Дело Бутиных

— Нет, не сяду. Там внизу коляска, я велел Яринскому запрячь, едемте со мной, вы сейчас сами увидите...

Они проехали всю Большую, свернули к Нерче, а там, неподалеку от реки, к не огражденному кривобокому домику, производившему впечатление покинутых всеми руин.

— Да это же бывший Петра Андреича дом, — сказал Бутин. — При нем усадьба целая стояла, с флигелями!

— То Петр Андреич, а то сынок с придурью! Все разорил! Поглядите, какая в ограде заваруха творится.

Дверь в дом на замке, а двор распахнут со всех сторон. От изгороди только со стороны улицы еле держался полузавалившийся плетень.

Сначала Бутин не мог понять, что за белые листки и клочья усеяли серо-бурую землю запущенного двора, и не только двора, но и бугорка за домом, за которым пологий скат к реке.

Багашев поднял припавший к ноге листочек и протянул Бутину. Бутин узнал крупный размашистый почерк Зензинова.

Позвав на помощь Яринского, они стали собирать развеянные ветром бумажные клочки, вывалянные в грязи, подмоченные снегом и дождем, покоробленные, пожелтевшие, в расплывшихся синих чернильных пятнах.

— Вон эдакую охапищу я унес к себе, — сказал Багашев. — Я тут вторично. Возможно, кто-то побывал здесь и до меня — задняя стенка чулана, на улицу, выломана. Племянничка-то дух простыл!

— Этому Бобылю голову бы прошибить, — сказал незлобивый Яринский. — Так надругаться над трудами дяди Миши!

А Бутин, собирая с грязной земли драгоценные листочки, в запоздалом раскаянии корил одного себя. Ну что взять с дурной головы Бобыля, если умные головы так провинились...

Дневники, письма, разные заметки, выписки, черновые наброски, непонятные отрывки — сидя в своей библиотеке, в течение нескольких дней вчитывался Бутин в эти неразборчивые черновики «для себя»...

В этих записях он чуть ли не через страницу встречал свою фамилию или, в теплом произношении, свое имя, — и это еще больше растравляло горечь утраты и голос совести... Вот Миша Бутин — ребенок, школьник, юноша, вот Михаил Дмитриевич — приказчик у Кандинского, вот начинает с братом дело, вот приходит к Зензинову за советом. Вот уже не «купеческий племянник», а купец первой гильдии, коммерции советник, у руля развивающегося дела, господин Бутин, удостоенный орденов, грамот, разных званий...

Разрозненные бумаги, сложные письмена, в которых слово втягивалось в слово или слова в скорописи разъединялись, и не признавались знаки препинания, ни точки, ни запятые, да еще обилие прописных букв как проявление восторженного в характере автора... Не сразу найдешь памятное, крупное, настолько важное, что и пояснений не надо:

«Михаил Дмитриевич принял на службу трех ссыльных каракозовцев, люди, по всему, бывалые, неразговорчивые и сильные духом».

Или: «Михаил Дмитриевич и Николай Дмитриевич вернулись с Петровского завода, поехали по моей мысли, и я бы с ними, так Надежда Ивановна прихворнула. Впечатления у братьев от петровских встреч глубокие, на года вперед...»

Или: «Принят Бутиным на службу Оскар Александрович Дейхман, что был приставлен к ссыльному поэту Михаилу Михайлову и уволен за послабления бедняге. Пострадал и брат поэта Петр Илларионович, горный инженер... Оба теперь у Бутиных и у обоих жалованье назначено двойное против прежнего казенного. Каково!»

«Отмечали втроем — у меня — я, Багашев и Михаил Дмитриевич, — день 14 декабря. Читали Пушкина, Одоевского, Федорова-Омулевского, Бальдауфа, Таскина, обо всех переговорили, более всего о Горбачевском, Бестужеве, Завалишине, о княгинях... Почтили память погребенных в нашей земле...»

«Решили с М.Д. начать сбор средств среди порядочных людей на памятник нашему Ивану Ивановичу Горбачевскому...»

Но местами были и фигуры укоризны, отеческого порицания или даже сурового осуждения:

«Смотритель Маломальского оказался человеком негодным, жестоким и развратным... Слухи доходили до нас... Таких не увещевать, таких плетями гнать от рабочего народа, от порядочного дела... Неуж Бутин не разобрался в этом проходимце Селезневе! Иль вовсе некого поставить?»

«Не забывать, что мы воины народа русского, как хорошо сказал когда-то Искандер в “Колоколе”»...

Книги Зензинова, что сохранились, поставлены особым рядом в бутинской библиотеке. Несколько дней по распоряжению Бутина верные люди собирали зензиновские бумаги на берегу Нерчи, позже находили даже в виде кульков в лавках Торговых рядов...

Не слишком ли много надежд возлагал на Бутина умный, добрый и наичестнейший «даурский пастух»!

35

В эти годы, с середины семидесятых, Бутин много строил. Покупал готовые строения, перекраивал их и строил заново.

Это работа для дела, но это работа и для души. В этом было что-то от искусства.

Он вспоминал слова Старцева, сына Николая Бестужева: «Вместе со зданием и душа тянется ввысь. Это угадано готикой. Камень поет. Ближе всех к божеству строитель! Значит, строя, делаем богоугодное дело!»