Дело Бутиных

…Снизу, из прихожей, донеслось шушуканье, шелест платьев, легкий смешок, потом повизгиванье и мягкий обходительный басок, потом смешливо-благодарственные голоса дочек и шуршанье пакетов. «Опять с подарочками. А какую все ж посватает?»

В дверях показалось округло-умильное лицо Агриппины Григорьевны:

— Иван Симонович…

— Знаю, слышу, — проворчал Хаминов. — Давай-ка героя вашего, лыцаря сюда, успеют девки с ним наболтаться опосля!

«Вот и добре. Вместе и двинем к Кириллу Григорьевичу. Старик Марьин мудрец, я не аршином мерян, да молодой Стрекаловский не промах. В три ума и обмозгуем, как с Бутиным обойтись».

17

У Марьина дом за рынком, в получасе ходьбы. Хоть и не терпелось Хаминову, а запретил коляску закладывать. Освежиться на морозце, к трудному разговору приуготовиться. Стрекаловский рад-радешенек пешочком, Хаминов в полушубке, а тот в модном зимнем коротком пальто нараспашку — воротник, правда, бобровый, — желтый льняной пиджак виден, и стояче-отложной воротничок, и ярко-пестрый фуляровый галстук, завязанный бантом, цилиндр шелковый, то наденет, то снимет, раскланиваясь со знакомыми, монокль то вставит, то вынет. Барышни на него озираются — жених-то бравенький, богач должно. Откуда им знать, что стоит всего-то пятьдесят тысяч. Кого же за него отдать: пухлую нашу хохотунью Лушу или Грушу, та у меня построже и потверже!

Дом у Марьина долгий, хотя одноэтажный, лицом к рынку, а крыльями во двор и на улицу, старый дом, чудом при последнем пожаре уцелел, лишь подкоптился: огонь близко подступал. В середке лавка, а в боковинах комнаты. Кирилл Григорьевич с утра в трудах, это мы знаем.

И верно, Марьин встретил гостей, стоя за бюро-конторкой в маленькой каморе на задах торгового помещения. Хотя камора жарко натоплена, а старик с длинными расчесанными осередь седыми волосами и густой седой бородой в долгополом суконном, давнего покроя кафтане сверх русской рубахи, в плисовом жилете и в синих суконых штанах, заправленных в желтые мягкие бурятские гутулы. К пуговочке жилета пристегнута серебряная цепочка от часов, а часы, толстые, как тульский пряник, кругло выпирали жилетный карман. Перед Марьиным на крышке бюро — толстая пачка счетов, и пальцы, перебиравшие их до прихода Хаминова и Стрекаловского, длинные и ловкие, и, казалось, неторопкие. Хаминов-то знал эти руки, расчетливые, умные.

Марьин медленно собрал квиточки, заложил медной скрепкой-застежкой, приоткрыл крышку бюро и не кинул, а, бережно подравнивая, уложил бумажки в ведомый ему уголок. Закрыл на ключик и лишь тогда решительно поворотился к гостям.

— Как живете-здравствуете, Иван Степаныч? — учтиво обратился он к Хаминову.

— Благодарствую, Кирила Григорьевич. Помаленьку-потихоньку.

— Милая ваша супруга и доченьки ваши благополучны ли?

И тут ответ положительный. Все семейство в полном здравии.

Так же учтиво, но с учетом положения и возраста, заданы вопросы и Стрекаловскому:

— Давно ли, сударь, из Нерчинска? Надолго ли в родные края?

Задавая вопросы и выслушивая ответы, он со спокойной и доброжелательной вежливостью переводил взгляд с полумодного Хаминова на весьма модного и франтоватого Стрекаловского.

Закончив расспросы, переждал короткую паузу и обратился к обоим так же неторопко, медлительной речью, с легкой улыбкой на гладком, темной меди, почти без морщин лице:

— С чем пожаловали, господа, чем могу служить? В такую рань ко мне лишь птахи под стреху залетают. Может, и вас мороз загнал? — Шутка давала гостям время собраться с мыслями и оценить благорасположенность хозяина.

— Дело серьезное, Кирила Григорьевич, — ответил Хаминов и за себя и за Стрекаловского. — Можно сказать, безотлагательное.

— И весьма, так сказать, конфиденциальное, — добавил от себя Иван Симонович.

Красивая старческая рука решительным движением повернула ключик, замыкавший бюро. Ровным шагом Марьин подошел к двери в магазин, приотворил ее и кому-то невидимому обычным ровным голосом приказал:

— Ко мне никого, сами управляйтесь. Слышь, Никита?

— Слышим, Кирила Григорьевич, — отвечал негромкий голос приказчика. — Будьте покойны!

Плотно прикрыв дверь, Марьин вернулся к конторке, стал против угла, где мерцали серебряными окладами три иконы — посреди Богородица, обочь Николай-угодник и Георгий Победоносец, трижды, осеняя себя крестным знамением, поклонился святым и лишь тогда указал гостям на обитые коричневым штофом стулья слева от своего рабочего места. Вместе с конторкой они образовывали скромный закуток для уединенной беседы.