Дело Бутиных

— Мы любим друг друга, — сидя так же покорно и смиренно в кресле, покинутом Линчем, с трудом выдавила из себя сестра. — Мы не можем жить в отдельности.

Слова, слова, слова… Вот же он, брат ее, может. Без Софьи Андреевны живет же, существует… Уже пятый год, как его покинула Сонечка, Софьюшка… Он ли не любил ее… Как же быстро, сестра, забыт Вольдемар!

— Татьяна, — все так же ласково обратился он к ней. — Ты подумала, что Маврикий Лаврентьевич моложе тебя? Почти на десять лет. Я обязан тебе напомнить об этом. Как брат.

Жестковатое ее лицо вспыхнуло. Ей захотелось надерзить ему. Когда мужчина старше девушки на двадцать, а то и тридцать лет, никто и не пикнет. Одни лишь пожелания счастья, благополучия и долгой жизни. Она в свои тридцать пять, еще даже не исполнилось, пока тридцать четыре, — слава Богу, не жалуется на здоровье. И если быть точным, то не десять, а всего-то девять лет их разделяют. И если рассуждать здраво, то ему нужна именно такая супруга, как она, чтоб и жена и мать вместе.

— Маврикию Лаврентьевичу известны мои годы.

— Николай Дмитриевич и Капитолина Александровна уведомлены вами о ваших намерениях? — уже более по-деловому спросил Бутин.

— Нет, — отвечала сестра, — разве догадываются…

— Татьяна Дмитриевна, поглядим практически на дело. Ну хорошо, справим свадьбу, а далее — какие у вас намерения? Предполагаете свадебное путешествие? Не так ли?

— Да, — не совсем уверенно ответила она. — Если вы сочтете возможным… Мы хотели бы побывать на родине Маврикия Лаврентьевича. Попутно…

Попутно, ясное дело. Само собой — Париж, Рим, Венеция…

Невольно, с известной мужской грубостью — видеть вещи в натуре, как есть, — Бутин подумал: вот, несчастного Заблоцкого уездила в Азии, а слабогрудого Маурица ухайдакает в Европе, откуда тот не зря в Сибирь сбежал. И снова устыдился: с несчастным Вольдемаром стечение обстоятельств, можно ли сестру винить. Однако ж Мауриц нужен ему здесь, для Нерчинска, он не для блага сестры выманил его из цирка Сурте!

— Послушайте, Татьяна Дмитриевна! А вернетесь? Есть ли у вас виды на обустройство жизни?

Снова потупленные глаза. Полная отдача своей судьбы в руки брата.

— Однако же, Татьяна Дмитриевна, — лишь наполовину шутливо сказал Бутин. — Вы у нас выкрадываете нашего музыканта? С чем мы теперь остаемся?

— Напротив, Михаил Дмитриевич, — оживилась все продумавшая сестрица. — Мы его более прочно сблизим с семьей и домом.

А ведь верно, чуть ли не с благодарностью к сестре подумал Бутин. Вот ежли бы не Татьяна, а другая нерчинская дама втюрилась в нашего Маурица? Найдутся таковые — и купеческие дочки, и купеческие вдовы, и оборотливые состоятельные мещанки.

И он с жесткостью свел баланс: у Маурица средств никаких, у сестры капитал ничтожный, на шляпки и перчатки. Возлюбленная пара вполне зависит от братьев.

Более чем сестре, он сострадал музыканту. Одинокому, беспомощному, без родичей и друзей. Это не Линч. Линч неплохой малый, но это делец, добытчик, у него там на родине и дело, и ранчо, и семья, и чековая книжка. В Нерчинск приехал, имея в виду крупную сделку, ну и, разумеется, интереснейшее предприятие. Ко-лос-саль! А сироту Маурица он, Бутин, затащил в Нерчинск, бездомного, одаренного музыканта, изнуренного беспрерывной и плохо оплачиваемой службой у Сурте. А вывез тогда в иркутский цирк на представление Бутина и давнего его приятеля и компаньона Хаминова секретарь хаминовский, молодой и верткий еще Иван Стрекаловский, любитель и знаток музыки, великий танцор, живой и находчивый, а вместе с тем искусный крючкотвор и бума-госочинитель, за что более всего и ценил юнца Хаминов. Вот он и обещал им не цирковую программу — «в ней ничего нового», — а именно хорошую музыку, и не обманул. Едва Бутин услышал первые звуки оркестра и увидел худенького, длинноволосого, с горящими глазами дирижера, подчинявшего себе два десятка скрипок, флейт, валторн и виолончелей, — понял, что в цирк Сурте занесло настоящего, серьезного музыканта. А в Нерчинске ему заказывали — раз уж музыкальный кружок учинили, — не просто трубача или барабанщика, а такого, чтобы мог оркестром управлять, и благородным танцам учить, и концерты с музыкой и пением организовывать… Провел его Стрекаловский боковым ходом в оркестр, вызвал Маврикия Маурица, похвалили от сердца, поговорили о музыке, узнал он, что Бутин сам играет и поет, почуял, что Бутин к нему как отец к сыну, в семью зовет, да еще и жалованье двойное против цирка. А еще, не сморгнув, уплатил «выкупную» неустойку взбешенному господину Сурте за разрыв контракта.

Мауриц никогда для себя ни о чем не просил у Бутина. Он был доволен и жалованьем, и малыми своими двумя комнатами в доме, и большой залой для репетиций, и едой, и питьем, и добродушным отношением к нему всех домашних, как к бесхитростному и милому ребенку, и восхищенным замиранием всего дома, когда он занимался с оркестром или просто играл для себя.

Только бы выписывали инструменты нужные и не было нужды в нотной бумаге, и доставляли ему разного рода музыкальные новинки, появлявшиеся в Вене, Милане, Дрездене и Праге.