Дело человека

— О, извиняюсь! Джим? — Она повернулась ко мне и стала сплошным кокетством, схватив двумя пальцами воротник моей рубашки. Она блестела на меня глазами — гротескная имитация женщины, этакого создания, которую сексуально возбуждает смерть трех собак в гигантской ярко красной гусенице. Она понизила голос: — О, Джим… не даш ли ты Смитти пятьдесят кейси?

— Что?

— Это за…; ты понимаешь? — Она повела головой к стене, за которой нечто розовое тихо насвистывало трелями.

Я был так поражен, что уже достал бумажник: — Пятьдесят кейси?

Смитти, похоже, извинялся: — Это за…; ну, протекцию. То есть, понимаете, мы не разрешаем находится здесь недопущенному персоналу — и особенно, когда его кормим. Мне кажется, вам повезло, что вас сюда пустили.

Джиллианна разрешила проблему, выдернув бумажник из моей руки и достав хрустящую голубую бумажку: — Вот тебе, Смитти, купи себе новую резиновую куклу.

— Скажешь, — сказал он, но не очень сурово. И сунул деньги в карман.

Я забрал бумажник у Джиллианны и мы вышли. В затылке я ощущал темное давление. Джилианна сжала мою руку и давление стало темнее и тяжелее. Я чувствовал себя человеком, идущим на виселицу.

Я остановил ее до того, как мы дошли до флоутера. Мне не хотелось говорить это, но я не мог вынести этот ужас более ни секунды.

Я пытался быть вежливым. — Э-э, ну… спасибо, что мне показали, — сказал я. — Мне, э-э, кажется, я запомню эту ночку.

Не сработало.

— А как же мы?, — спросила она. Она требовала. Наклонилась ко мне.

Я удержал ее. Я сказал: — Мне кажется, э-э, я слишком устал.

Она поиграла волосами моей руки. — У меня есть немного порошка…. — сказала она. Пальцы добежали до моего локтя.

— Э-э… я так не думаю. От этого я просто сплю. Слушай, я смогу отсюда

дойти до своих бараков…

— Джимми? Пожалуйста, останься со мной?… — На какое-то мгновение она казалась похожей на потерянного щенка и я заколебался. — Пожалуйста?… Мне нужен кто-нибудь.

Слово «нужен» достало меня. Как нож в печенку: — Я… я не могу, Джиллианна. В самом деле. Я не могу. Дело не в тебе. Во мне. Я прошу прощения.

Она с любопытством поглядела на меня, изогнув одну прелестную бровь наподобие вопросительного знака.

— Это, э-э, хторр, — сказал я. — Я не смогу сконцентрироваться.

— Хочешь сказать, что не находишь его сексуальным?

— Сексуальным?.. Мой бог, он ужасен! Бедный пес обезумел!

— Это был просто старый матт, Джим, а хторр — нечто великолепное. Действительно. Ты должен взглянуть на них новыми глазами. Я тоже привыкла думать, что он ужасен, но потом перестала антропоморфизировать, перестала отождествлять себя с собаками, и начала смотреть на хторров объективно. Сила, независимость — мне бы хотелось, чтобы у людей была такая мощь. Я бы хотела стать, как он. Пожалуйста, Джим, останься со мной сегодня. Сделай это для меня! — Она дергала мой пиджак, рубашку, повисла на шее.

— Спасибо…. — сказал я, вспомнив, что говорил отец. О том, что надо знать, во что вступаешь. Я высвободился из ее рук. — … но… — Хотелось сказать больше, но остаточное чувство такта не позволило высказать Джиллианне, что я на самом деле думаю о ней. Наверное, у хторров нет выбора не быть теми, что они есть. У нее есть выбор. Я повернулся уходить…

— Ты со странностями, да?

К черту такт: — А ты — нет? — Потом я повернулся и пошел прочь.

Она молчала, пока я пересек половину участка. Потом ее прорвало: —

Педераст! — Я обернулся посмотреть, но она уже неслась к флоутеру.

Дерьмо.

Я замерз, пока нашел дорогу к баракам. Но совсем не дрожал и совсем не был зол. Я был только… болен. И устал. Мне хотелось снова стать маленьким, чтобы выплакаться в отцовские колени. Я чувствовал себя очень, очень одиноким.

Постель была как пустая могила и я лежал в ней, пытаясь ощутить сострадание, пытаясь понять — пытаясь быть зрелым. Но я не мог быть зрелым — когда был окружен идиотами и задницами, слепыми и себялюбивыми, запутавшимися в собственных грязных играх, фетишах и власти. Что я на самом деле хотел — это бить, пинать, жечь, громить и разрушать. Я хотел толочь, толочь и толочь. Я хотел схватить этих людишек и трясти их так сильно, чтобы шарики звенели в их башках.

Я хотел безопасности. Я хотел чувствовать, что кто-то, где-то — где-нибудь — знал, что он делает. Но сейчас я не думал, что во всем мире хоть один знал, что он делает, даже я.

Они все слепы, злы — или глупы?

Почему они не видят правду, стоящую перед ними?

Спат-фат.

Почему они не видят?

Шоу Лоу, Аризона — это не розыгрыш!

19

Тед ввалился в шесть утра, хлопая дверьми, зажигая свет, с шумом и грохотом прокладывая путь от стены до стены в ванную комнату. — Эгей!, — зашумел он, — неделю буду слабым и радоваться — две! — Остальное потерялось в шуме льющейся воды.

Топором будет много пачкотни, решил я. Надо заиметь револьвер.

— Эй, Джим! Ты проснулся?

— Теперь да, — огрызнулся я. — Нет, револьвер — слишком быстро. Я хочу, чтобы было больно. Я сделаю это голыми руками.

Он нетвердо вошел в комнату, улыбаясь: — Эй, ты встаешь? — Все лицо было в чем-то.

— Да. Надо кое-что сделать.