Дело Черного Мага. Том 4

— Ага, — повторил Дум.

Совсем уж дерьмовый разговор.

Они снова замолчали, а Алекс продолжил читать гримуар. Если в чем линзы и были полезны, так это, разумеется, в их постоянной связи со всемирной паутиной. Еще пару веков назад Думу пришлось бы провести пару лет за словарями и на вечных консультациях с лингвистами, а теперь…

Теперь он спокойно листал страницы, а линзы накладывали на иероглифы индейцев вполне понятные человеку символы алфавита.

— Почему ты ничего не спрашиваешь? — внезапно произнесла Адель.

Алекс, понимая, что разговор явно будет не быстрым, вздохнул и убрал гримуар в бардачок машины. Если бы кто из Бездны узнал, что Дум держит дорогущий талмуд по черной магии в бардачке Порше — в лучшем случае подняли бы на смех. В худшем — предали анафеме.

— А я должен?

Адель повернулась к нему и сверкнула глазами, но тут же поникла.

— Прости, — прошептала она. — из меня, наверное, плохой собеседник.

Алекс отвернулся.

В левом боковом зеркале он увидел свои зеленые, холодные глаза.

Срань…

Почему в Фоллене учили всему, кроме, может быть, самого главного — как правильно выражать свои чувства.

— Я не умею, — с трудом, едва ли не по слогам, прошептал Дум. — Я не умею быть… таким, Адель. Не умею поддерживать. Спрашивать, как дела не для того, чтобы услышать “нормально”. Не умею соучаствовать. И… прости. Ты отличный собеседник… собеседница. Это просто я… немного сломан, — Алекс усмехнулся. — Мне так старина Броми вечно говорит. Особенно как напьется. Алуд, ты, говорит, как сломанная игрушка…

Алекс отвернулся. Наверное, съел что-то нехорошее. Иначе как еще объяснить, что у него появилась тяжесть чуть выше желудка.

— Игрушка… — повторила Адель.

Она крутила в пальцах ту самую карточку, оставленную ей Виктором. Простая карточка… ради которой кто-то отдал свою жизнь. Хотя…

Дум посмотрел на девушку. Такую красивую и столь же несчастную.

Может и не ради карточки… но этого черному магу было не понять. Дум мог оценить поступок Виктора, если бы тот отдал жизнь ради лежащего в бардачке гримория — в попытке его украсть, но не ради другого человека.

Адель просила его не влюбляться?

Проще простого.

Как можно сделать то, чего не знаешь, как делать.

— Знаешь, — она отвернулась и шмыгнула носом. — мы ходили в церковь. Не пропускали почти ни одну воскресную молитву. Папа у меня всегда шутил, что мама может забыть о супружеском долге, но не о б… — Адель осеклась. — но не о своей вере. А она смеялась. Громко и легко. И говорила, что вера и муж они идут рядом, но не вместе.

— У тебя, наверное, была очень мудрая мама, — Алекс, все же, решил попытаться поддержать разговор.

Ему так… хотелось. Хотелось чем-то помочь Адель. Только он не знал, как. Странное, дурацкое новое чувство. Думу как-то лучше жилось без него.

— Да, — с улыбкой кивнула Адель. — она была хорошей. Настоящей. Теплой. Всегда готовила для всего прихода печенье. Знаешь такие — забавные. В форме ангелочков. Папа иногда комментировал это так, что католическая вера произошла от каннибалов. Кровь христова, плоть его и печенье в форме ангелочков…

Алекс терпел.

Адель говорила, забываясь в своих детских воспоминаниях, а Алекс терпел. Терпел, когда слова истинно верующей оставляли ожоги на его груди.

Каждый раз, когда Дум напоминал себе, что он черный маг, и что должны или не должны делать черные маги, он поступал так не просто потому что, а потому что. Потому что между ним и другими, не такими как те, что проводили время в Бездне, лежала бездна.

Дерьмовый каламбур.

Такой же, как и этот разговор.

— Она никогда не обижалась на него, — продолжила Адель. — веру мамы вообще нельзя было никак обидеть или задеть. Она всегда говорила, что её храм — внутри неё самой. Как и вера… я тогда не понимала, что это значит — верить. Глупо, да? Надеяться, что твои проблемы решит какой-то седовласый дядька, сидящей на троне в Серебряном Городе.

Алекс едва было сознание не потерял от боли, но стерпел. Пусть все, чем он мог помочь Адель — молча сидеть и терпеть, пока та выговаривается, пусть такая мелочь… он сделает, хотя бы, это…

— Но она никогда не надеялась на чью-то помощь. Даже в ту ночь, когда в машину отца врезалась фура. Представляешь? Будто в кино. Умерший от сердечного приступа дальнобойщик, работающий без выходных и перерывов вот уже четвертую смену. Ему ведь надо было кормить семью…

Алекс посмотрел на Адель. Посмотрел несколько иначе, чем прежде.

— Она пыталась сама… — девушка замолчала, оставляя воображению Дума домыслить, что же там пыталась её мама. — Папа умер сразу же — как и водитель фуры… Мы остались с мамой вдвоем, в горящей машине. Но я не помню, чтобы она молилась. Я помню, как она медленно горела, как тлели её волосы, как плавилась кожа, как почти лопались глаза, но я не помню, чтобы она хоть что-то просила у бога.

Дум скрипнул зубами. К груди словно раскаленное железо приложили.