Дело чести. Быт русских офицеров

Ямщиков[159] – один из хороших солдат нашей роты. Сегодня утром я встретил его в дурном обществе. Он пожаловался мне, будто солдаты думают, что я их разлюбил, так как забочусь только об одном из них – наименее достойном и наиболее больном. Я возвращался в тот момент из госпиталя, и действительно я послал белого хлеба и пива только одному солдату, но это потому, что я сам не знал, как пообедаю. Днём, совершая свою привычную прогулку, я зашёл, как всегда, в госпиталь, обошёл все палаты и оставил каждому солдату по две булки. «Братцы, – сказал я им, – я сам болел, и теперь у меня нет возможности вам помочь». В один голос они отвечали, что им ничего от меня не нужно, что они рады уж тому одному, что видят меня каждый день. Я вышел поскорее, чтобы избежать чрезмерных похвал и, отведя Ямщикова в сторону, сказал ему: «Я тебя сегодня видел вместе с пьяным, а ведь тот, кто ходит за больными, должен всечасно заботиться о них. Я тебя всегда любил, я знаю, что ты добрый солдат, признайся же мне по правде: ты выпил?» Слезы выступили у него на глаза, на лице его выразилось истинное раскаяние; я убежден, что никогда больше не увижу его навеселе (и сегодня это было едва заметно, но у меня чутье на пьяных). Если мне придется когда-нибудь командовать, без сомнения, справедливость, разумная строгость и такие разговоры сделают гораздо больше, чем хмурость и сквернословие.

14 марта

Искусство и природа

Пойдёмте со мной, вы, собирающие в роскошных галереях шедевры искусства и обходящиеся без природы, созерцая подражание ей, – подымитесь на эту крутую гору, подойдите к этому беленькому домику, бросьте взгляд окрест себя. Величественная река плавно катит свои воды, по берегам её кое-где виднеются деревеньки, – и сия картина простирается на много верст. А теперь обратите лицо к этому берегу, полюбуйтесь сим крутым склоном, на котором теснятся дома, колокольни, руины, устремите свой взор на древний монастырь, развалины коего возвышаются перед вами.

А теперь сравните со всем этим шедевры живописи. Ведь то все ложь; талант художника предлагает вам красивую рощицу, счастливо расположенное селение, рисует перед вами какую-нибудь из красот природы, но никогда он не выразит ее великого очарования. Если бы даже кисть могла изобразить бесконечное разнообразие красок хотя бы только солнечного захода, разве не мешали бы ей все время законы искусства? Восхищенный раскрывающимся перед ним очаровательным видом художник хватает карандаш. Сейчас же является искусство с компасом и линейкой, устанавливает линию горизонта, размечает планы, одно подвигает ближе, другое отставляет дальше, и пейзаж утрачивает прелесть; глаз, стесненный отмеренным узким пространством, теряет подвижность, и художник лишается приятнейшего из наслаждений – переноситься от предмета к предмету, возвращаться к прежде замеченному, сравнивать его с другим и запечатлевать своим карандашом эти минуты наслаждения.

Вот какие мысли пришли мне в голову однажды вечером на заходе солнца, когда я приблизился к этому монастырю – истинному шедевру готической архитектуры, реставрированному так, что он не оскорбляет современного вкуса. Я был вне себя от досады, что не умею запечатлеть для вас в своей тетради все красоты, приводившие меня в восторг в те минуты. Когда я опустил взор вниз и увидел у себя под ногами нависшую скалу, грозившую обрушиться на домики, рассыпанные по берегу; когда, постепенно подымая глаза все выше, я обратил их, наконец, к противоположному берегу, такой восторг охватил меня, сии великолепные виды так очаровали меня, что я ни о чем не помнил. Обращая взор в разные стороны, я пытался найти хоть какой-нибудь неживописный уголок, но повсюду встречал новые красоты.

В ярости против искусства, недовольный собой, я хотел совсем отказаться от рисования. Я вознамерился было поселиться в этом беленьком домике, таком простом с виду, и наслаждаться красотами, открывающимися оттуда, – но ведь это тоже было бы неразумно.

Я успел набросать пейзаж, каким же жалким показался он мне, когда я взглянул на него дома, как справедливо негодовал я на себя, повторяя размышления, которые пришли мне в голову в час наслаждения истинными красотами природы…

Я решился изложить здесь то, что всем известно, – что даже наипрекраснейшие произведения искусства стоят гораздо ниже простейших картин природы.

14 марта

Трио из «Волшебной флейты»

Г-жа Нейфельд не лишена ума. О ком же еще мне вам рассказать теперь, как не о газетчике, об аптекаре и о людях, с которыми я надеюсь никогда больше не встречаться. Мы её, конечно, терпеть не можем, потому что она назойлива, часто проливает слезы, дурно обо всех отзывается, но может быть, у неё действительно есть причины жаловаться на судьбу? Может быть, она искренне скорбит о супруге, который был ей необходим, как я сужу по состоянию ее хозяйства. Её назойливость вызвана дурно понимаемой вежливостью; когда же я остаюсь с ней и она видит, что слёзы и сплетни принимаются холодно, беседа её становится интереснее.