Дело чести генерала Грязнова

– Тогда кофе и водочки.

– У меня только коньяк.

– Господи, так это ж еще лучше!

Раиса медленно поднялась, осторожно высвобождаясь из его сильных рук, которые сдвинулись сначала по ее талии, потом по бедрам, еще чуть ниже, еще…

– Обожди, дурачок, – прошептала она, продолжая дразнить его своим розовым язычком и слегка влажными, приоткрытыми губками. – Ну подожди же… Еще, не дай-то бог, войдет кто-нибудь.

– Господи, да кто же прийти сейчас может? – бормотал Рогачев, привлекая к себе податливое женское тело, целуя груди и почти задыхаясь от упоительного волшебства дразнящих запахов.

Она чувствовала, что он не улетит в Барнаул, не повидав ее, и приготовилась к этому моменту.

Наконец-то Раиса высвободилась из его рук, нагнувшись, поцеловала Рогачева в макушку.

– Не обижайся. А береженого Бог бережет.

«Это уж точно, – подумал Рогачев, вздыхая, – бережет». И уже когда Раиса доставала из полутемной глубины небольшого сейфа бутылку с коньяком, спросил негромко:

– Что, Олег снова запил? Когда я с ним в вертолете летел, думал, что от одного только перегара задохнусь к чертовой матери. Даже пришлось перед нашим китайцем хвостом крутить. Сказал, что у «господина директора»… Короче, сохранял лицо российской стороны, как мог, только не знаю, поверил ли мужик.

– Снова запил… – отозвалась Раиса, и на ее тонком лице обозначились жесткие складки. – А он и не бросал никогда! Так, малек притормозил, когда вдруг осознал себя хоть и липовым, но все-таки генеральным директором компании, а когда пообвык немного да пообтерся…

И она безнадежно махнула рукой.

– М-да. Ну, а он хоть не очень… того?.. Светится здесь в пьяном виде?

– Я не позволяю, – глухо отозвалась Раиса, разливая коньяк по рюмкам. Подняла свою и залпом, словно это была водка, выпила коньяк. – Устала я, Никита, очень устала. И от этого непересыхающего пьянства, и от того, что приходится постоянно следить за собой, чтобы, упаси бог, не просочилось чего-нибудь такого о наших с тобой отношениях.

Плеснула в свою рюмку еще глоток коньяка.

– Ну что, Никита Макарыч, за нас с тобой?

Рогачев улыбнулся ей и осторожно, словно боялся пролить коньяк, выцедил свою рюмку.

Поставив пустую рюмку на стол, обнял Раису правой рукой, притянул к себе. Расстегнул пуговки на легкой цветастой блузке и почти зарылся лицом в жаркой груди.

Даже несмотря на то, что Раиса дважды рожала, ее груди были по-прежнему волнующе свежи и упруги, и Рогачеву всякий раз хотелось впиться в них губами и… и утонуть в них навсегда. Это было как наваждение, и он с трудом сдерживал себя, когда в лицо жарким пламенем бросалась кровь.

Обхватив голову Рогачева руками, Раиса прильнула к нему всем телом и почти застонала тихонько:

– Пусти… Ну, пусти же! Я хоть дверь пойду закрою…

Понимая, что он ведет себя, словно мальчишка восемнадцатилетний, и в то же время не в силах заставить себя оторваться от этого податливого бархатного тела, которое также разрывалось в необузданном желании, и осознавая одновременно, что в комнату могут войти уборщица или охранник, он с трудом оторвался от ее груди, облизнул языком пересохшие губы.

– Может… к Олегу… в кабинет?

– Да, конечно, – застегивая непослушными пальцами пуговки на кофте, горячечно прошептала Раиса. – Но сначала… давай еще выпьем.

Дрожащей рукой она наполнила рюмки.

– За нас? За нас с тобой?

– За тебя!

– Нет, только за нас с тобой! И… и пошли. Все! Я и так изголодалась вся, тебя ожидая.

* * *

Уже смеркалось, когда Рогачев отвез Раису Дмитриевну домой. Он еще раз попытался – и снова неудачно – дозвониться до Проклова, и через полчаса загонял посеревший от пыли джип в просторный двор, в глубине которого красовался резными наличниками высоко поднятый вместительный пятистенок, который не так уж и давно являлся олицетворением зажиточной жизни. На высоком просторном крыльце из струганных дубовых досок его поджидала сестра, которая после смерти своего Ивана томилась одна в этом огромном доме. Для нее возвращение в Боровск «младшенького» брата стало едва ли не самым знаменательным событием в ее жизни, которое не могло не тешить ее самолюбие. Во-первых, он – голова и хозяин всего района, а это уже покруче будет, чем сын-прокурор, который хоть и навещал ее время от времени, однако давно уже стал отрезанным ломтем, а во-вторых… По-бабьи любопытная, еще крепкая в теле и не старая, Степанида не только вела домашнее хозяйство, но старалась также жить заботами и проблемами брата и совала свой нос едва ли не во все его дела. Особенно личные. Жену «младшенького» она возненавидела только за то, что «эта городская фифочка» осталась в Хабаровске, «бросив Никиту на произвол судьбы» ради дочери, которой, видите ли, надо было продолжать учиться в городе.

Дозналась она и о скрытной связи своего брата с женой Полунина, которую, судя по ее репликам, она считала едва ли не шалавой распутной.