Дело чести генерала Грязнова

Сам же он, как показал на допросе Сизов, дожидался его на улице.

Буквально все он старался делать руками недалекого Сизова, оставаясь при этом почти чистеньким. И только на Морозовой прокололся, видимо, разъяренный ее несговорчивостью и в то же время беззащитностью.

* * *

Грязнов стоял у окна, смотрел на утопающую в солнечных лучах лесистую сопку и пытался спроецировать психику убийцы Иры Морозовой, уверенного в своей безнаказанности, на психику зэка, поднявшего нож на начальника колонии. И не мог, как ни старался это сделать. Единственное, к чему он пришел, это к твердому убеждению, что кто-то второй, более жестокий, хитрый и влиятельный на зоне, вложил заточку в руки Калистрата и дал команду «фас!».

Но кто и зачем? Кому конкретно была выгодна смерть нового хозяина зоны?

Теперь уже Грязнов окончательно убедился в том, что гибель Чуянова не была трагической случайностью, как не верил и в то, что Калистрат мог сам решиться на подобный поступок. Во-первых, у него не было и не могло быть причин для столь ярой ненависти к начальнику колонии, а во-вторых…

Нет, не тот это был типаж, не тот. И психологический портрет осужденного Дмитрия Калистратова не вписывался в тот трагизм происшедшего, который произошел на глазах всей «семерки». Это было действительно так, в чем многоопытный опер Грязнов уже не сомневался…

Выходит в «семерке» есть кукловод! Жестокий и хитрый. Которому, в силу каких-то весьма серьезных причин, надо было убрать с дороги хозяина зоны.

Но это уже были тайны «мадридского двора», святая святых зоны, влезать в которые посторонним не положено, тем более ментам. Вячеслав Иванович уж в который раз за эти дни вспомнил своего «крестничка», московского авторитета Алексея Грачева, по кличке Грач, который после очередного этапа осел в боровской «семерке». Грязнов узнал об этом совершенно случайно и теперь, хотел того или нет, все чаще мысленно обращался к Грачу, который, как ему было известно, не держал зла «на своего крестного». Видимо, даже гордился тем, что его брал САМ начальник МУРа.

Грязнова грызли сомнения, стоит ли вводить Грача в расследование и не навредит ли это делу. Однако на карту было поставлено слишком многое и он решился, тщательно «обсосав» все «за» и «против».

Грязнов принял душ, побрился и попил чаю, часы показывали начало восьмого и он взял со стола мобильник.

Юнисов отозвался тут же, словно ждал этого звонка и, когда Вячеслав Иванович изложил ему свою просьбу, только вздохнул, кажется, довольный услышанным.

– Без проблем! Два-три дня – и мы этапируем твоего Грача в Боровск.

Глава 7

Вместо дельного и конструктивного разговора, на что все еще надеялся Грязнов, пригласив в Пятигорье руководство районной администрации, собрание вылилось в поток претензий со стороны промысловиков, и Вячеслав Иванович, пытаясь направить разговор в нужное русло, предложил высказаться заместителю Рогачева, в ведении которого был весь лесопромышленный комплекс, включая и экологию района.

Послышался язвительный матерок, чей-то смех, несколько разрядивший пропотевшую духоту небольшого клуба. На трибуну поднялся «товарищ» Дзюба. Впрочем, знал бы мужик о той накалившейся обстановке, которая уже сложилась в Пятигорье, где можно было от охотников и в морду схлопотать, он вряд ли согласился бы на этот визит. Однако отступать было поздно, к тому же отказа никогда бы ему не простил хозяин района, и он сразу же взял быка за рога. Видимо, сработала старая партийная закваска, которую он поимел еще при советской власти, работая в райисполкоме.

– Я не очень-то понимаю, к чему весь этот крик и базар, – перекрыл бурлящий ропот его зычный голос. – Не понимаю! И не понимаю оттого, что лучше вас всех знаю истинное состояние кедровых массивов по Боровой, которые намечены под санитарную зачистку. А также тех елово-пихтовых участков, где эта зачистка уже началась.

– Самопроизвольно! – прокомментировал кто-то из охотников, однако многоопытный Дзюба даже не обратил на этот выкрик внимания.

– И должен сказать особо крикливым, – продолжал он, – что оставлять эти массивы в том состоянии, в каком они находятся сейчас, это не только полнейшая бесхозяйственность со стороны руководства зверопромхоза, о чем я также вынужден буду доложить главе администрации района, но и преступление по отношению к нашей с вами тайге!

– Эка завернул, – Грязнов повернулся к Тайгишеву, которого, судя по выражению его лица, уже ничем невозможно было удивить, а из глубины зала уже неслись возмущенные голоса:

– Чего… чего он несет? О каком еще преступлении талдычит?

А районный защитник природы, словно глухарь на весеннем току, не слышал ни этих выкриков, ни людского возмущения, продолжая гнуть свою линию:

– Бесхозяйственность, спрашиваете, какая? И о каком преступлении я здесь говорю? А о том самом, что если эти самые участки по Боровой и елово-пихтовую тайгу оставить в том состоянии, в котором они находятся сейчас, то уже детям вашим…