Дело д'Артеза

- Мы, понятно, толковали о парижском убийстве. Меня письмо, разумеется, ошеломило.

- Гляди-ка, письмо вас ошеломило. Что же, позвольте спросить, ошеломило вас в письме?

- Что убийство это - акт возмездия. Подобная мысль, хоть она напрашивается сама собой, мне как-то в голову не пришла.

- Ничего не скажешь, очень даже напрашивается. Слишком напрашивается! Какие же мы все идиоты, нам эта мысль и в голову не пришла. И что же почел нужным Лембке сказать вам по этому поводу?

- Я спросил его, считает ли он это правдой. На что он ответил, что д'Артез - он, говоря о своем друге, всегда называет его д'Артез наверняка считает правдой, иначе он не написал бы письма. Господина Лембке происшествие это вообще не интересует.

- А-а, все это не интересует уважаемого господина. Его, видимо, интересует только толстуха, которая торчит у него по ночам. Что можете вы сообщить нам по этому поводу?

- Пока ничего. Неуместно же было без всяких околичностей спрашивать его.

- А в его квартире или в его комнате вы ничего не приметили, что указывало бы на подобную особу?

- Нет.

- Ну ладно, все они изрядные пройдохи. Оставим это пока. Вернемся к письму. Вы сказали, что беседовали с Лембке о письме. А он не обратил ваше внимание на бесстыдную угрозу, которая содержится в письме?

- Бесстыдную угрозу?

- Да, в заключительном абзаце, где этот любезный современник угрожает нам актами мести.

- Но этого... этого я не заметил. Я посчитал эти слова просто логическим выводом из его рассуждения.

- Покорно благодарю за такую логику, милейший. А какой логикой вы объясните, что ваш Лембке показал вам копию письма?

- Мы с ним как-то говорили об этом убийстве... мне пришлось... это же входило в мою задачу, поскольку мне надо было собрать сведения о д'Артезе. Я должен был завоевать доверие господина Лембке.

- Что вам, сдается мне, и удалось как нельзя лучше. Поистине бесподобно. Совершенно новый метод. Иными словами, ваш Лембке знает, что вы к нему приставлены.

- Отнюдь нет. Он знает, что друга его здесь допрашивали в связи с парижским убийством, знает, что мне это дело известно и что мы им занимаемся. Мне пришлось ему все рассказать, чтобы вызвать на разговор. Вообще же дело это его вовсе не занимает.

- А что же занимает вашего Лембке, с которым вы на столь удивительный манер сдружились?

- Этого я тоже не могу сказать. Быть может, его профессия. Или, пожалуй, нет. Я слишком еще мало знаком с ним, чтобы определить это.

- А как понимать, что беседа, которую вы имели с ним по поводу письма, не записана на ленту?

- Беседа? А-а, очень просто. Он показал мне письмо в пивной на Ротхофштрассе. Поэтому.

- Какая предосторожность! А позднее, в его комнате, вы больше о письме не заговаривали?

- Нет, как я уже сказал, дело это не интересует господина Лембке. Мы беседовали на другие темы.

- А-а, на другие темы. Можно узнать, на какие?

- Да ни о чем особенном. На безразличные темы.

- Было бы куда лучше, если б вы предоставили решать, что безразлично, а что нет, людям, обладающим большим опытом. Извините за резкость. А как же случилось, что эти безразличные темы, на которые вы беседовали, не были слышны в микрофон?

- Может, он плохо установлен. А может, мы сидели в другом конце комнаты. Я не очень долго оставался у господина Лембке.