Дело Дрейфуса

5 января 1895 года, сцена разжалования. Мы помним те дикие оскорбления, которым подвергался Дрейфус со стороны толпы, особенно со стороны его товарищей-офицеров. Мы знаем, какое впечатление произвела эта сцена на Т. Герцля. «…А презрительные взгляды, бросаемые на меня со всех сторон, ясно говорили, почему я был там. Но как хорошо я их понимаю! На их месте я не смог бы сдержать свое презрение против офицера, которого называют изменником, но – увы; вот в чем трагизм положения – этот изменник я»[75]. Интересно, окажись Дрейфус в толпе, он тоже кричал бы: «Жид, изменник!» и «Смерть евреям!»? Нет, все-таки Дрейфус – обычный офицер со всеми предрассудками своего сословия. И таким он останется на всю жизнь. Его дело раскроет глаза евреям всего мира, но только не ему. Он ничего не поймет ни в мощном движении в его защиту, которое раскололо Францию на две части, ни в сионистском движении, в возникновении которого его дело сыграло такую большую роль.

В одной из американских книг о Дрейфусе рассказывается, как незадолго до своей кончины, последовавшей в 1935 году, он играл в карты. Его партнер сообщил мимоходом об аресте какого-то лица по обвинению в шпионаже и тут же, поняв бестактность сделанного им замечания, поспешил добавить, что, по его мнению, задержанный вряд ли виновен. Хладнокровно делая очередной ход, Дрейфус возразил: «О, не знаю. Все же не бывает дыма без огня»[76].

В этой анекдотической истории – весь Дрейфус.

Чертов остров

А пока ничего не понимающий, ошеломленный экс-капитан 17 января отправлен в Ла-Рошель. Бывшая протестантская столица стала обычным французским католическим городом. Жители заранее были настроены соответствующим образом. Дикая сцена на вокзале. Крики, ругань, побои на глазах улыбающегося конвоя. Вслед за тем его отправили на Королевский остров и конечный пункт назначения – в тысяче километров от Франции, на Чертов остров (Диабль (фр. Ile du Diable) – один из трёх островов архипелага Иль-дю-Салю, в 13 км от побережья французского департамента Гвиана). На острове он заперт в небольшой хижине, отделенной от помещения надзирателей решеткой. Часовые меняются каждые два часа, отодвигая засов, создавая неимоверный шум. Постепенно режим на острове все более ухудшается. Гулять ему разрешили вначале на пустынном клочке острова в сопровождении охраны, затем только вокруг хижины, а вскоре запретили гулять там, где видно море. Затем окружили хижину двойным забором высотой в два с половиной метра, и Дрейфус может гулять только внутри него. Его заковали в кандалы, и на ночь их прикрепляли к кровати, на которой он спал. Ему позволяют получать не оригиналы писем жены, а только их копии. В 1896 году отобран дневник, а затем прекратились посылки с книгами. В связи с первыми действиями дрейфусаров режим ужесточается. Весь день надзиратели задают ему назойливые вопросы, а ночью, когда его преследуют кошмары, они прислушиваются к каждому вырвавшемуся стону, чтобы тут же сообщить начальству. В июне 1897 года он предупрежден, что при малейшей попытке к бегству будет убит. Его состояние ухудшается. Дрейфуса мучают лихорадка и дикие желудочные боли, так как он сам варит себе пищу в посуде из ржавого железа, а ест на бумаге или кусках тола – тарелок не было. Не удивительно, что он пишет в дневнике: «В конце концов, меня замучают до смерти страданиями или заставят покончить самоубийством во избежание сумасшествия»[77].

А что же в это время происходит в Париже?

Борьба за пересмотр

Первые дрейфусары

Газеты продолжают разнузданную антисемитскую кампанию. На страницах газеты Unuvers Ф. Билон определял евреев как «…чужаков, занимающих почву в любой стране, для того чтобы ее эксплуатировать»[78]. В 1896 году центральный католический орган Франции не постеснялся вызвать из забвения кровавый навет о еврейских ритуальных убийствах. Антисемитские органы Дрюмона и А. Рошфора орут о необходимости принятия энергичных мер против оставшихся в армии изменников и шпионов. Вся Франция поет дифирамбы Дрюмону. Его называют не иначе как «великим социологом» и восхваляют его пророчества о «подготовке еврейскими офицерами будущих измен», но фамилия несчастного капитана нигде не называется и прямо о его деле не говорится ни единого слова. Вокруг него – своеобразный заговор молчания. В кулуарах этот «заговор молчания» объясняется высшими интересами отечества, которому будто бы Вильгельм II угрожал в случае постоянного повторения имени изменника.

Пока еще нет дела Дрейфуса и нет дрейфусаров. Вся Франция едина, и все считают, что Дрейфус осужден правильно. Авторитет военного суда, то есть семи офицеров, не имеющих никакого юридического образования, очень высок, и даже евреи верят ему.

Не верят в виновность семьи Дрейфусов и Гадемаров, хорошо знающие Альфреда.

Не верят в его виновность по ту сторону границы в родном городе Дрейфуса.

Не верят некоторые из судебных чиновников, близко сталкивающиеся с ним в заключении и не ослепленные антисемитизмом: такие как Форцинетти.