Дело двух Феликсов

И, наклонившись, поцеловал ее в лоб. Она поразилась, какие холодные у него губы — как будто он был мертвец. А, может быть, мертвец был не он, а она, потому что если в жизни человека нет любви, он считай, тот же самый мертвец и есть, и даже, может быть, еще чего похуже… Она хотела додумать эту странную мысль до конца, но сил у нее уже не осталось, она закрыла глаза и провалилась во тьму.

Глава вторая. Двойное дно искусства

Сказать, что телеграмма Лисицкой совсем не взволновала Загорского, значило бы покривить душой. Впрочем, речь тут шла не о любовных переживаниях — его встревожил тон послания. Светлана, несмотря на всю страстность ее натуры, всегда была девушкой очень разумной и волевой. Телеграмма же свидетельствовала о полном душевном раздрае. Похоже, действительно случилось нечто необычное и угрожающее. Впрочем, гадать не стоит, очень скоро все прояснится и так.

Нестор Васильевич, стоявший на перроне Октябрьского вокзала[9], посмотрел на часы — поезд должен был подойти через три минуты. И он, действительно, подошел, однако вместо свистка дал густой и длинный гудок, в котором Нестору Васильевичу почудилось нечто траурное. И даже поезд показался ему не поездом, а огромной лодкой Харóна[10], перевозящей мертвецов через Стикс. Отогнав от себя дурацкие картины, детектив изобразил на лице подходящее к случаю выражение — сдержанную радость пополам с легким смущением. Женщина — как минимум, в первые минуты разговора — должна почувствовать себя хозяйкой положения. В противном случае она огорчится и будет думать о неравенстве полов и о том, как избыть эту несправедливость, о деле же может и вовсе забыть.

Поезд стоял уже пару минут, а двери все не открывались. Впрочем, нет, не так. Двери не открывались в третьем вагоне, возле которого ждал Нестор Васильевич, из остальных же пассажиры выходили как ни в чем ни бывало, вытаскивая на свет божий разнокалиберные тюки, саквояжи и чемоданы.

Загорский разглядел за нечистым дверным стеклом вагона бледную физиономию проводника и нетерпеливо стукнул в дверь. Но тот повел себя странно: отчаянно замахал руками, а потом и вовсе отвернулся.

Прошло еще несколько минут, и на перроне появился милиционер. Он решительным шагом направился к третьему вагону и, оттеснив Нестора Васильевича, вошел внутрь — ему проводник, само собой, не посмел препятствовать, и дверь тут же снова захлопнулась перед носом Загорского.

Спустя еще пару минут явились санитары с носилками, сопровождаемые сухоньким пожилым доктором в слабых очочках. Медиков тоже беспрекословно пустили в поезд, а Загорскому ничего не оставалось, кроме как проводить их мрачным взором.

— Ох, дружище, чует мое сердце, не к добру это все, — сказал Загорский, забыв, кажется, что верного его Ганцзалина не было рядом: несмотря на упорное сопротивление, он был оставлен дома на хозяйстве.

Спустя пять минут двери снова открылись, и из них вынырнули санитары с носилками. Тело на носилках было прикрыто простыней, но при взгляде на него у Загорского дрогнуло сердце — слишком часто он видел этот силуэт рядом с собой, чтобы сейчас ошибиться.

Нестор Васильевич решительно встал на дороге у санитаров, не говоря ни слова, откинул простыню. Синюшные губы, мраморная кожа, трагический изгиб рта… Лицо Загорского сделалось почти таким же белым, как у покойницы.

— Товарищ, — сказал санитар нетерпеливо, — пустите пройти.

— Что с ней? — спросил Загорский у старенького доктора, замыкавшего скорбную процессию.

— Остановка сердца, — отвечал тот, вопросительно глядя на незнакомца, как бы спрашивая: а вам-то что за дело, милостивый государь?

— Причина? — отрывисто сказал Нестор Васильевич, продолжая изучать почти забытое, но такое все еще родное лицо Светланы.

Доктор пожал плечами: вскрытие покажет. Санитары молча обошли Загорского и понесли свою печальную ношу в здание вокзала…

* * *

— А, может, она от сердца умерла?

Ганцзалин сидел в кресле напротив хозяина в их каморке в цокольном этаже, глаза его были печальны. Кажется, с возрастом изменился даже он, думал Загорский, глядя на помощника, сострадание все-таки достучалось и до каменного китайского сердца. Как он сказал: не могла ли умереть от сердца? Разумеется, могла. Более того, она, видимо, и умерла от сердечной недостаточности. Другой вопрос, что стало причиной этой самой недостаточности.

Помощник пожевал губами. Причиной? Ну, например, слабость здоровья.

Загорский покачал головой. Во-первых, балет хорошо тренирует сердечную мышцу, да и тело в общем. Во-вторых, не кажется ли ему странным что за несколько дней до гибели Лисицкая послала ему паническую телеграмму? Вряд ли такое совпадение случайно. Во всяком случае он лично в это не верит.

— И кто мог ее убить? — Ганцзалин неотрывно смотрел на хозяина.