Дело Фершо

Репортаж сопровождался блеклой фотографией комнаты в «Воробьиной стае» со сломанным камином, разбросанными вокруг печки пеплом и бумагами, раскладушкой, придвинутой к очагу.

Прочитав о брате, Фершо отбросил газету и задумался.

— Вы думаете, он успеет скрыться?

— Он не станет этого делать.

Голос его стал тише, глаза затуманились.

— Я знаю, это его вина, но…

Он надолго замолчал.

— Эмиль считал, что…

Казалось, он не хочет, не решается до конца высказать свои мысли.

— У него жена, дочь, положение в обществе!

И сделал жест, обозначающий стену непреодолимых препятствий. А затем вздохнул:

— Пора обедать?

— Пойдете сами? Госпожа Снук считает, что вы больны.

Но Фершо спустился вниз и был таким же, как всегда.

Ел с аппетитом, как обычно, подкладывал себе еду и, не думая о своих сотрапезниках, подчас съедал все блюдо один.

— Вы говорили, что придется уехать.

— Еще не знаю… Завтра посмотрим.

После ужина он тотчас вернулся к себе. Не выразив желания, чтобы супруги Моде последовали за ним, посоветовал:

— Не показывайтесь лишний раз на улице.

Он был озабочен. Г-жа Снук сказала, что он постарел.

Мишель сомневался, чтобы Фершо думал о брате.

— Может, пройдемся? — предложил он.

Протяжные гудки туманной сирены тянули его на улицу.

— Я хотела немного пошить. Надо подправить платье. Но если ты настаиваешь…

Он был не прочь выйти один. Но тогда она последовала бы за ним, и Мишель знал почему. Из-за глупейшей сцены утром она решила, что он нервничает, станет пить и может обронить неосторожное слово.

Его же бесило, что за ним хотят следить.

— В таком случае пошли наверх.

— Сердишься?

— Нет. Ты ведь хотела шить?

— Сам знаешь, что мое платье…

— Договорились. Иди. Госпожа Снук приготовит нам два грога, и я приду следом.

Он хотел выиграть время, выкурить сигарету, побыть немного один, почувствовать себя свободным. Поэтому, отправившись на кухню, он затеял разговор с двумя моряками, уроженцами Бреста.

В девять часов он вернулся с двумя стаканами грога, лег и стал читать газеты, потом уснул. Придвинув стул к лампе, Лина продолжала шить.

На другое утро, когда они встали, Фершо еще был в своей комнате. Было слышно, как он разжигает печь — через дверь потянуло дымком. Ставший еще более плотным, чем накануне, грязно-желтый туман навевал мысли о том, что небо тоже расхворалось. Нет, не туман удерживал Фершо в доме. Мишель его понимал. Он готов был все рассказать Лине. Но ведь та все равно не поймет и, возможно, станет насмехаться.

Выходя один спозаранку, Фершо боялся вызвать у Мишеля подозрения.

Как ни смешно, но все было именно так. Со своей стороны Мишель по той же причине дал себе зарок не напоминать о новой поездке в Брюссель. Фершо еще подумает, что он намерен поехать туда один, чтобы легче было предать его.

Это было самое мрачное утро за все время их пребывания здесь. Оно навевало ощущение недавнего траура, когда пустой дом еще пахнет свечами и хризантемами.

Сырость проникла в комнаты, и клеенка в столовой казалась липкой Они поели сельди, как в первый день их приезда, но она показалась им менее вкусной. Фершо ушел к себе, а Мишель отправился на вокзал за утренними газетами.

Это были местные издания, и в них пережевывались вчерашние новости.

Мишель зашел в маленькое кафе выпить кальвадоса и еще для того, чтобы хозяин спросил его.

— Почему вы больше не приходите играть? Надеюсь, пожилой господин не болен?

— Немного Ему очень хотелось, чтобы там оказалась девушка в черном платье. Он и сам не понимал, почему ему так хочется снова ее увидеть. Но ее не было, и он вернулся домой. Лина стирала, гладила, штопала носки мужа. Мишель был в комнате у Фершо. В какой-то момент, не удержавшись, молодой человек процедил сквозь зубы:

— Вчера утром я вел себя, как настоящий дурак.

— Да нет же.

— Вы, наверное. Бог знает что обо мне подумали.

И тогда, не без некоторой торжественности, очень четко Фершо произнес:

— Я желаю вам добиться того, чего вы хотите.

Слова были банальные и, казалось, не имели особого смысла. Однако следующая фраза неожиданно придала им определенное значение:

— Иначе все было бы ужасно — Для меня?

— Для вас и для остальных.

То был редкий случай, когда Фершо смотрел прямо в глаза молодому человеку. Как они понимали друг друга в эту минуту! Действительно, было бы ужасно, если бы, расстроенный всем происходящим, страдая от этого, Мишель превратился в сорвавшегося с цепи и весьма опасного зверя!

— В газетах ничего не пишут о Жуэтте.

Это сказал Мишель, потому что тишина в комнате была гнетущей и еще потому, что есть вещи, которых не стоит касаться.

— Бедная Жуэтта! Я так и вижу, как она, в своей нелепой шляпке, больших мужских ботинках и с зонтом, пытается, как старый пес, отыскать мой след. Только подумать, что лет пятьдесят назад, если бы нас не спугнул фонаршик, мы, вероятно, занимались бы любовью!

— Смех его прозвучал жестко.

— А если бы мы переспали…

Бросил бы он ее тогда? Изменилась бы от этого его жизнь? Он ничего не сказал, и около часа Мишель раздумывал над его словами, прислушиваясь к шагам Лины в соседней комнате.