Дело испуганной машинистки

– На фото был изображен мускулистый спортсмен с головой жирафа в очках.

– Тогда вы поняли, что он сообразил, что вы хотели его провести?

– Да.

– Что было после этого?

– Мы стали обмениваться подобными забавными картинками, и каждый старался перещеголять другого.

– И как вы при этом подписывали письма? – спросил Мейсон.

– Разными выдуманными именами, которые в какой-то степени подходили к этим картинкам.

– Так вы подписывали свои письма к нему?

– Да, так.

– И он подписывал свои письма к вам?

– Да.

Нарочито безразличным голосом адвокат спросил:

– Нечто вроде «Вашего Принца» или «Сэра Галахада»?

– Да.

– «Принц Мечты» или «Зачарованный Принц»?

Она вздрогнула:

– Да… Все последние письма он как раз подписывал «Зачарованный Принц»… «Принц Шарман».

– Где сейчас эти письма?

– Я их уничтожила.

– А известно ли вам, где те письма, которые вы писали ему?

– Я… я их тоже уничтожила.

Гамильтон Бергер подмигнул Мейсону:

– Продолжайте, мэтр, у вас это здорово получается.

– Каким образом вы их получили? – спросил он.

– Я… я пошла в его квартиру… то есть в контору.

– Так в контору или квартиру?

– В контору.

– Когда он там находился?

– Я… когда я получила письма, он был там.

Мейсон улыбнулся прокурору.

– У меня все, ваша честь, но я оставляю за собой право продолжить перекрестный допрос по поводу этих писем. И я настаиваю на своем возражении. Свидетельница не может присягнуть, что они приходили от моего подзащитного. Она сама показала, что они были подписаны выдуманными прозвищами.

Судья Хартли повернулся к девушке:

– Эти письма вы получали в ответ на те, которые посылали?

– Да, ваша честь.

– Каким образом вы адресовали свои письма?

– Джону Джефферсону в правление компании по добыче, обработке и экспорту алмазов.

– На его южноафриканский адрес?

– Да, ваша честь.

– Вы отправляли письма обычной почтой?

– Да.

– И получали в ответ эти письма?

– Да.

– По их содержанию было совершенно ясно, что они написаны в ответ на посланные вами?

– Да, ваша честь.

– И вы их сожгли?

– Да, ваша честь.

– Возражение защиты не принимается. Обвинение может ввести содержание этих писем в качестве косвенных доказательств, – объявил судья.

Гамильтон Бергер слегка поклонился судье и повернулся к свидетельнице:

– Расскажите нам, что было написано в уничтоженных вами письмах.

– Ну, он жаловался на свое одиночество, на то, что ему чужды люди, которые его окружают, что у него нет друга – девушки и… Господи, все это была ерунда: мне очень трудно все это объяснить.

– Продолжайте. Постарайтесь, и все получится.

– Мы выбрали тон… мы притворялись, будто это «переписка двух одинаково одиноких сердец». Скажем, он мне писал, какой он богатый и хозяйственный по натуре и какой из него получится отличный муж. Ну а я в ответ расписывала, какая я прелестная и домовитая… Нет, такие вещи так просто не объяснишь!

– Необходим контекст, вы хотите сказать?

– Совершенно верно. Нужно знать настроение, предысторию, иначе все выглядит поразительно тривиально и глупо. Именно поэтому я решила, что мне нужно получить эти письма обратно.

– Что же было дальше?

– Ну, наконец Джон Джефферсон прислал одно серьезное письмо. Он написал мне, что его компания решила открыть отделение в США и назначила его своим представителем, что контора будет находиться в нашем городе и что он с нетерпением ждет нашей встречи.

– Что вы сделали?

– Совершенно неожиданно на меня напала самая настоящая паника. Одно дело вести шутливую переписку с человеком, находящимся от тебя за тысячи миль, и совсем другое – встретиться с ним лицом к лицу. Я растерялась и перетрусила.

– Продолжайте.

– Он мне телеграфировал, каким поездом и в каком вагоне приедет, и я, разумеется, поехала на вокзал… И тут все пошло кувырком.

– Что вы имеете в виду?

– Понимаете, из того, что он мне писал, я составила о нем совсем иное представление… Конечно, глупо рисовать себе человека, которого никогда не видела; но я была о нем необычайно высокого мнения. Я считала его другом с большой буквы и при встрече была страшно разочарована.

– Что было потом? – спросил Бергер.

– Раза два или три я разговаривала с ним по телефону, и однажды вечером мы ходили в театр.

– Ну и что случилось?

Она еле заметно вздрогнула.

– Он оказался совершенно невозможным, – произнесла она, посмотрев в сторону обвиняемого. – Он разговаривал со мной покровительственным тоном, отпускал дешевые комплименты. Он относился ко мне, как если бы я… он видел во мне… Я не чувствовала с его стороны ни уважения, ни внимания. Нет, этому человеку не нужны возвышенные чувства!

– Ну и что же вы сделали?

– Я сказала ему, что хочу получить назад свои письма.

– Что сделал он?

Она снова посмотрела на Джона Джефферсона:

– Он сказал мне, что я могу выкупить их.

– Как же вы поступили?

– Решила во что бы то ни стало получить их. В конце концов, они были мои. Четырнадцатого июня я отправилась в контору в такое время, когда, я знала, ни мистера Ирвинга, ни мистера Джефферсона там не должно было быть.

– Ну и что вы сделали?

– Я вошла в контору.

– Для чего?

– С единственной целью найти свои письма.

– Эти письма находились там?