Дело Клемансо

Что я чувствовал? Не влюбился же я в самом деле в подросточка? Не знаю, только потребность видеть Изу была непобедима. Девочка, которую я, быть может, увижу в коротком платьице, заставила меня понять, что такое любовь. Наполовину я ничего не умел делать и весь предался этому странному чувству, не анализируя и не определяя его.

В полдень я очутился перед домом под № 78, старым и неказистым на вид. Но что за дело до клетки? Ласточки вьют гнезда где попало, но ведь они приносят с собой весну и радостную надежду.

XXIII

— Третий этаж! — раздался голос привратника.

Лестница, винтовая и темная, похожа была на колодезь, опрокинутый вверх дном. Чем выше я поднимался, ощупью держась за перила, тем непрогляднее становилась темнота.

На третьем этаже я буквально наткнулся на дверь, насилу отыскал звонок и с трудом извлек из него дребезжащий звук.

— Кто там? — спросил молодой голос, который я тотчас узнал.

— Это я, Пьер Клемансо, принес ваш портрет.

— А! Я еще не одета… Подождите минутку.

Послышалось удаляющееся шлепанье маленьких ножек в туфлях; через несколько минут дверь отворилась в полутемную прихожую. Передо мной вырисовывался силуэт молодой девушки, с блестящим сиянием вокруг белокурой головки.

— Мама ушла, — объяснила Иза, — мы не ждали вас так рано.

— Однако, несмотря на ранний час, мамы вашей уже нет дома? — оправдывался я.

— О, мама вышла по делам. Пожалуйте в гостиную.

Комната, носившая это название, оклеена была дешевыми обоями, местами запачканными и оборванными. На стене висел большой портрет без рамы, изображавший усатого господина в иностранном мундире с орденами. Старый желтый диван, красное кресло, несколько сомнительных стульев и рабочий столик у окна довершали обстановку. На мебели валялись принадлежности вчерашних костюмов, посреди этого беспорядка, грязи и пыли — Иза, т. е. молодость, грация, весна, жизнь!

Она закуталась в широкий голубой халат, очевидно сшитый не по ней; он беспрестанно распахивался, и я заметил, что внизу была надета только белая юбочка и туфли на босые ножки. Наконец ей наскучило придерживать непослушный халат рукой, она схватила со стула тюлевый шарф и завязала его вокруг талии.

— Ну, ну, покажите! — заторопилась она, теряя туфлю, и поспешно, игривым детским движением ловя ее ногой!

— Какая прелесть! — восхищалась она, рассматривая эскиз. — Как жаль, что я спала! Глаз моих не видно.

И говоря это, она подняла на меня свои чудные синие глаза, опушенные длинными ресницами, — глаза Андрэ Минати!

— Я напишу еще ваш портрет, — подхватил я, — два, десять, если хотите.

— Когда?

— Когда угодно, хоть сейчас.

— Не здесь — тут гадко. Лучше у вас в мастерской.

— Если так, то я вылеплю ваш бюст.

— Неужели?

— Непременно.

— Только вот горе: мы уезжаем через неделю!

— Успеем! Времени довольно.

— И вышлете мне этот бюст?

— Разумеется.

— В Польшу?

— Куда прикажете.

— Он сломается.

— Нет. Впрочем, если хотите, я оставлю его у себя до вашего возвращения…

— Я больше не вернусь.

— Никогда?

— Никогда. Там меня выдадут замуж.

— Вы уже думаете о браке?

— Не я, а мама. Нельзя ли сделать бюст с руками? Говорят, они у меня очень хороши.

И она наивно показывала свои руки, действительно верх совершенства: необычайной правильности и белизны, с тонкими пальцами, слегка загнутыми кверху, с розовыми ногтями. Таких белых гибких рук надо бояться больше, чем когтей тигра… Они указывают на вкусы, характер и наклонности женщины.

— Как они белы! — заметил я. — Это редкость в ваши годы!

— Я сплю в перчатках. Мама очень заботится о моих руках; она говорит, что руки и ноги — главная красота женщины.

Она сделала было движение, чтобы показать мне ногу, но удержалась.

Какая смесь наивности, кокетства, гордости! Сколько грации даже в недостатках!

Вдруг Иза спохватилась:

— Мы не в состоянии заплатить за бюст… Мы небогаты… Но я сделаю вам изящный кошелек. Смотрите, какие я умею делать!

Она вытащила из рабочего столика кошельки своей работы, и я рассеянно рассматривал их, как вдруг дверь с шумом растворилась: с таким азартом влетают ревнивые мужья! То была мать. Я подпрыгнул от неожиданности, но Иза спокойно повернула голову.

— Ах, это ты, мама? Как ты стучишь дверью!

— Привратник сказал мне, что у нас в гостях молодой человек.

— Ну, так что же?

— Как что же? Это неприлично.

— Почему?

— Потому что неприлично! И я решительно не понимаю, зачем этот господин явился в такой ранний час и вошел к девушке, когда матери нет дома.

Я бормотал бессвязные извинения.

Иза перебила меня и начала что-то быстро объяснять по-польски. Мать смягчилась и взяла в руки портрет, продолжая болтать.