Дело княжны Саломеи

Поэтому, когда супруга оставила его, однажды тихо отойдя во сне, Максим Максимович почувствовал, что закончилась и его собственная жизнь. Но по какой-то ошибке мертвец продолжил проживать чей-то чужой век в незнакомом мире. Он все еще куда-то ходит, чем-то дышит, что-то говорит. Воспоминания и тени прошлого не утешали, работа не приносила удовлетворения, прожитое и заслуги не внушали гордости. Не став даже слушать уговоры начальства, он вышел в отставку, когда пришел его срок, и засел в пустом доме в ожидании, когда и он, так же во сне, тихо отойдет в мир иной, где встретит свою ненаглядную Пульхерию.

Днями и ночами напролет сидел он в своем стареньком продавленном кресле и смотрел в противоположную стену. Взгляд уныло застывал на цветке в пыльной кадке, увядшем без заботливых рук милой хлопотуньи. С тоскою замирал на образах с давно не горевшей лампадкой. Перебирался на «Ночь» — гипсовый барельефик Торвальдсена под стеклом. Был еще некогда парный к нему — «День», да потерялся в длинной череде переездов. На оставшемся барельефе женщина с ангельскими крылами летела куда-то, прижимая к груди двух спящих малюток. Наверное, так сейчас Пульхерия летит где-то с их умершими детками… А затем тоскующий взор невольно застревал на полочке с тонкими брошюрами и книжками поэтических сборников. В свое время немало потешался он над женой за любовь к современной поэзии, и как, бывало, по-девичьи краснела Пульхерия Ивановна и махала на мужа пухлой ручкой. От неизбывной ипохондрии он стал читать собрания сочинений, которыми так увлекалась покойная. Поначалу просто перелистывал тоненькие книжки и журналы, чтобы хоть как-то приблизиться к покинувшей его супруге. Но постепенно он увлекся свежими незнакомыми голосами и непонятными песнями, льющимися со страниц с россыпями черных буковок. Сердце трепетало при виде отметок у неровных столбцов или потертых уголков страниц, некогда часто перелистываемых другой читательницей.

Сонечка немного освоилась в незнакомом обществе и сразу же заметила книжку, отложенную Грушевским в сторону. Зачитанный томик «Стихов о прекрасной даме» с белыми колокольчиками над вязью названия. Разговор зашел о современной поэзии. Коля категорически отрицал ценность символистов, проча будущее исключительно новаторским экспериментам в области языка. Продекламировал наизусть манифест Маринетти, вождя европейского футуризма. По его признанию, Коля и сам баловался стихами — Дай найти мне любовь средь исканий, Очаруй, увлекая, пьяни! Ха-ха! — но сейчас пишет все больше прозу (вместе с Васей Крученых он решил написать книгу без единого старого русского слова!) и устраивает художественные акции. Он живо изложил свои взгляды буквально на все на свете. В том числе и на любовь. Любовь? А как же, естественно, надел студенческую тужурку и влюбился. Но все это уже в прошлом, ткнул он в траурную повязку на рукаве и неотвратимо увядающие тюльпаны черного цвета, которые небрежно теребил в руках.

— Удивительная молодежь пошла, — не сдержавшись, воскликнул Максим Максимович. — То ли было в наши времена! Вам всего четырнадцать… пятнадцать… с половиной…

Он споткнулся, заметив недовольную мину на лице оратора, который нехотя поправил:

— Шестнадцать. Будет через полгода. Но возраст не имеет никакого значения.

— Совершенно никакого, — зардевшись, подтвердила Соня и продекламировала: — Сбейте оковы, дайте мне волю, я научу вас свободу любить!

— А сама окурки за Блоком собирает! — перебил ее Коля.

— Как вы можете, Николай… это подло!

Под укоризненным взглядом Максима Максимовича Коля извинился перед барышней и продолжил рассказ о своей артистической деятельности. Но ведь и правда, искусство уже пережило все эти ваши шелка и туманы, оно должно отражать современность, иначе оно не искусство! Скандал — вот цель и даже содержание его. Вот сейчас, например, в Москве его хорошие товарищи устраивают замечательную в этом смысле выставку «Ослиный хвост». Смелые художники Миша Ларионов и Наталья Гончарова.

— Тезка той самой?! — ахнул Грушевский.

— Потом будут про жену Пушкина говорить как об однофамилице «той самой», — раздраженно отмахнулся Коля, отчего на пол посыпались крашеные лепестки несчастных тюльпанов. — По-моему, изображение полуботинок и дороже, и выше, и полезней всех мадонн Леонардо да Винчи. Надо изображать жизнь большого города! Надо писать пощечины и уличные драки!

Вот, например, он и еще несколько футуристов задумали акцию с целью театрализации жизни — раскрашивание живых людей. Мужчин раскрашивать несложно, было бы желание художника, а вот с женщинами труднее. Мало кто из них настолько сознателен, чтобы позволить нанести черную краску на половину лица. Правда, они получили согласие одной смелой дамы предоставить для нужд современного искусства все свое тело. Но по доносу тупой и отсталой мещанской публики им запретили раскрашивать обнаженные женские груди. Просто позор!