Дело княжны Саломеи

Наняв двухместную пролетку на рессорах, на которой восседал извозчик весь в заплатках, приятели, а Грушевский уже мог назвать Тюрка приятелем — раз им довелось вместе отобедать, поехали на Елагин остров «на пуан» — смотреть закат солнца. Красный шар медленно и с большим достоинством, прямо как тетка Тюрка, закатывался в кипящий серебром Финский залив. А там уже настала пора отправляться в гости к Мельпомене.

У театра на Фонтанке их поджидал Коля. Тюрк с барского плеча отвалил за билеты в партер по два рубля. Спасибо, что не оперу пришли слушать в императорский, а то бы пришлось за первый ряд выложить целых пять. Пока они ждали спектакля в фойе, Коля по просьбе Грушевского еще раз рассказал о таинственной Афине.

— Многое про нее говорят, да я слухов не слушаю. Она пишет стишки, но дрянные. Впрочем, не мнит из себя Блока в юбке. Стреляться один стрелялся, но она не виновата в этом. Я, например, не такой дурак. Княжна у меня вот здесь. — Коля стукнул себя в грудь. — Замкну навеки, сохраню до смерти, а ключи выброшу, зато не расплещу… А ему, по-моему, все равно было из-за кого самоубиваться, вот она и подвернулась. Афина Аполлоновна ведь не виновата, что кругом сумасшедшие?

— Это правда, — вынужден был согласиться с таким аргументом Грушевский, внимавший каждому слову Коли. — Поведение сумасшедших даже очень редко бывает спровоцировано только окружающими.

Если так подумать, пришло в голову Максиму Максимовичу, которого вслед за Колей овеяли рыцарские чувства к неизвестной, но явно прекрасной даме, то вполне может статься, что очаровательную Путаницу и легендарную Афину следует, напротив, защитить, а не преследовать. Во всей этой истории, по крайней мере, жертвами становятся именно девушки. Грушевский живо представил себя рыцарем в латах и сияющих доспехах, на которого с надеждой и упованием взирают прекрасные юные создания, добрые и невинные, какой была его милая Пульхерия. А мальчик между тем продолжал:

— Конечно, некоторые ее и саму за сумасшедшую могут принять, — пожал плечами Коля. — Знаете, все эти мушки над губой, восемнадцатый век, папиросы с опиумом, все это немного… неактуально. Но ей плевать, за это ее и уважаю. Говорят, в ее знаменитой сумке книжка есть, в которой записаны имена всех ее эээ… Что-то тыщи полторы или две. И кинжал. В его ручке под завинчивающимся навершием с рубином есть настоящий яд. Самый смертельный, сильнее, чем кураре и цианид, под названием «Голубой огонь Нефертари», или Клеопатры, забыл.

Грушевский едва не поперхнулся. Его воображаемые доспехи с грохотом свалились на грешную землю. Яд?! Голубой огонь!

Глава 16

Спектакль, предпоследний в этом театральном сезоне, прошел с аншлагом. После завтрашнего представления вся труппа отправлялась на гастроли в Нижний и Саратов, так что Грушевский мог считать, что ему повезло. Юная изящная красавица играла роль старушки со склерозом, из-за которой по сюжету на сцене происходит масса забавных водевильных поворотов. «Я Путаница, я маленькая веселая искра, мистическая душа водевиля!» — щебетала со сцены воздушная экзотическая птица. Актриса все время неподражаемо пела, весьма пластично танцевала, грациозно порхала, парила и сверкала…

Если бы Грушевского попросили пересказать сюжет, то он бы затруднился даже сразу после спектакля. Над чем он хохотал два часа? Чем обворожила его Путаница в костюме середины восемнадцатого века? Что такого в этой зеленой шубке, отороченной горностаем, кудряшках, вьющихся из-под бархатной шляпы? Вся она была похожа на веселую рождественскую елочку, занесенную блиставшим, как бриллианты, снегом. К концу спектакля Грушевский, как и вся остальная публика, был решительно покорен старомодным очарованием, лукавым простодушием и манерным кокетством прелестной актрисы, подарившей заурядной театральной вещице господина Беляева то, что сам драматург, может, и не вкладывал в свою пьеску, — настоящее очарование и тепло живой души.

Гром аплодисментов и неоднократные вызовы на поклон были достойны самых знаменитых артисток своего времени, блиставших в лучших театрах империи. Коля похвастал, что Ольга Николаевна вместе с самой Карсавиной как-то в «Привале комедиантов» станцевала на зеркале номер, специально поставленный Михаилом Фокиным, и неизвестно еще, кто был лучше. Публика неистовствовала, и, как Коля и боялся, нашим друзьям было крайне сложно протолкнуться за кулисы. Когда же они наконец туда попали, то в гримерной Ольги Николаевны Мещерской не застали никого. Вся комната утопала в корзинах с цветами, аромат их был так силен, что костюмерша предпочла оставаться снаружи гримерки и поворачивала восвояси всех поклонников Путаницы кратким «уехали-с».

Немного поразмыслив, Коля решил, что если им повезет, то они застанут ее на вокзале.

— На вокзале? — удивился расстроенный Грушевский. — Почему?

— Да потому что Сергею Спиридонову предложили рисовать декорации во МХАТе, верно, она поехала его провожать.