Дело лис-оборотней

«Так что заходите, любезные. Кто бы вы ни были и чего бы ни хотели. Что бы вы ни сделали со мною – я с собою уже сделал стократ хуже».

И тут он понял, что не ведает, о чем молиться на ночь.

То ли о том, чтобы Господь оградил его от наваждений ночных, нечистых?

То ли о том, чтобы она пришла?

Лиса…

Нет, не только от потрясений не вспомнилось Богдану то, что открылось лишь при посещении покоя Вэйминов. Как могло прийти ему в голову, что нежная и страстная Жанна, ее руки и губы, ее грудь, ее… что все это – не более чем лисичка? Зверек малый? Ну какому мужчине может взбрести подобное? Легче и проще – да и к себе уважительнее – на искушение сослаться.

Неисповедимы пути Твои, Господи…

Отчитав двести раз «Отче наш» во искупление вынужденного обмана честного служителя в странноприимном доме, Богдан, окончив вечернее правило, в конце концов просто возблагодарил Всевышнего за все, что Ему было угодно когда-либо в прошлом, и за все, что Ему еще будет угодно в грядущем. Слава Тебе, Господи, за все вовеки… «Впрочем, не моя воля, но Твоя пусть будет».

В эту ночь Жанна не пришла.

И, просыпаясь перед рассветом с мыслью о том, что ночь уже миновала, и миновала, как и подобает в святом месте, Богдан, испытывая смешанное чувство облегчения и сожаления, почему-то вспомнил загадочную фразу Учителя, над коей вот уж два с лишним тысячелетия всяк на свой лад бьются исследователи и комментаторы: «О, как я ослабел! Давным-давно я не видел во сне Чжоу-гуна!»

Александрия Невская, харчевня «Яшмовый феникс», 13-й день девятого месяца, средница, около полудня.

Баг вошел в харчевню «Яшмовый феникс» за полчаса до полудня.

«Яшмовый феникс» – харчевня по-своему известная. Располагается она на углу улицы Писаря Дмитрия и славного множеством золотоглавых соборов Литийного проспекта, чуть не в самом начале коего высится торжественный и прекрасный терем улусной Палаты церемоний; в кругах людей знающих Палату именуют коротко и веско «Литийный, четыре», сообразно номеру дома. Выворачивая с моста, Баг в который раз прочел простые, берущие за душу слова поминальной литии, высеченные на спокон веку стоящей в начале проспекта стеле: «Вечная ваша память, достоблажении отцы и матери, братья и сестры наши, пожившие и скончавшиеся, приснопоминаемии. Бог да ублажит и упокоит их, а нас помилует и спасет, яко Благ и Человеколюбец». При том, сколько внимания уделялось именно аппаратом Палаты церемоний отправлению обрядов, связанных с почитанием так или иначе ушедших из жизни предков, то, что стояла Палата именно здесь, на Литийном, подле благородной стелы, было весьма сообразным.

Но главная особенность харчевни «Яшмовый феникс» заключалась не в прекрасном соседстве, не в удобном месторасположении и даже не в том великом разнообразии всяческих выпечных изделий – здесь всегда подавали пирожки со всевозможной начинкой, от мяса до творога, ватрушки тридцати сортов и так далее и тому подобное, – но в том, что местечко это облюбовали писатели, каллиграфы, а также труженики средств всеобщего оповещения, то есть газет, журналов, радио и телевидения. Редакции ряда периодических изданий располагались неподалеку, в боковых крыльях Палаты церемоний: тут и «Александрийские ведомости», и «Вечерняя Александрия», и «Голос народа», и «Северный мацзян» – крупнейшее и авторитетнейшее в империи специализированное издание, полностью посвященное этой древней игре, и еще десятка два газет и журналов, и даже главные редакции информационных и развлекательных программ улусного телевидения. Сотрудники всех этих уважаемых органов регулярно заглядывали – три минуты неспешной езды на повозке – в «Феникс» перекусить, а то и слегка взбодриться чарочкой чего-нибудь крепкого; некоторые же обитали в харчевне постоянно, едва что не жили. Здесь было принято отмечать выход новых книг, встречать те или иные праздники: Яблочный Спас, например, или древний день Двойной Семерки – седьмой день седьмого месяца, когда находящиеся в разных концах страны друзья, лишенные возможности встретиться лично, почитают своим обязательным долгом выпить один за другого и написать в честь дружбы несколько проникновенных рифмованных строк, – или даже собственные дни рождения, а то и просто справлять посиделки пестрыми, громко галдящими компаниями; харчевня вошла в повседневную жизнь всей журналистско-писательской братии…

Через все заведение тянутся, причудливо изгибаясь, две берущие начало у входа в кухню стойки, между которыми принимают и выполняют заказы улыбчивые прислужники в белых фартуках; по обеим сторонам стоят многочисленные высокие табуреты и равномерно, через каждый шаг-полтора, на стойках укреплены телефонные аппараты, а также лежат чистые листочки плотной бумаги и остро отточенные карандаши – чтобы посетители могли делать записи или звонить, не отрываясь от наслажденья пищею.