Дело Локвудов

— Да и я тоже.

— Я просто была потрясена. Немолодые люди, разговаривают, смеются, и при этом она его гладит.

— Интересно, кто это мог быть. Но вряд ли я узнаю. Если, конечно, она не придет к нам опять. Ты ее признаешь, если встретишь во второй раз?

— Думаю, да.

— Мой отец — старый плут, причем без всяких «полу».

— И ты этому ужасно рад. Гордишься им… Несолидно это — сидеть в качалке и чтоб какая-то женщина тебя гладила.

— Может быть, и несолидно, а все же молодец старик, что у него еще есть искра. Хотел бы я быть таким в его возрасте.

— А сколько ему лет?

— Около шестидесяти, по-моему. Родители ведь никогда не говорят, сколько им лет.

— Когда мне будет шестьдесят, я уж как-нибудь постараюсь быть посдержаннее. И как отнесутся к этому мужчины, мне безразлично.

— Тебе — да, но не им. Твой отец…

— Не будем говорить о моем отце.

— О моем-то мы говорим.

— Потому что ты гордишься своим отцом. Восхищаешься им. И хочешь быть таким же, когда состаришься. Что ж, ты, наверно, таким и будешь, раз тебе этого хочется. И найдешь женщину, которая будет тебя гладить.

— А ты — не будешь?

— В летнем домике с твоим отцом была ведь не твоя мать. Это женщина из его прошлого.

— Ну, у меня в прошлом не было женщин.

— Не лги мне, Джордж. Это же глупо.

— Во всяком случае, все они забыты, Агнесса.

— От души надеюсь, что это так.

Агнесса Локвуд не стала возражать, когда выяснилось, «что Авраам Локвуд намерен жить в одном с ними доме. Дом был большой, со слугами и с просторным двором. На втором этаже было пять спален, гостиная и ванная в конце коридора. Спальню, смежную с его собственной, Авраам перестроил во вторую ванную, предоставив, таким образом, максимальные удобства и себе и другим. Старик (так он называл себя и так звали его за глаза остальные) пил утренний чай в спальне в семь часов, но потом очень долго брился и одевался, так что Джордж стал ходить на работу один. Бывали дни, когда Авраам появлялся в конторе лишь около полудня, а то и вовсе не приходил. Чем он болеет, никто не знал, потому что врачей он не посещал и ни на какие боли не жаловался. Но он постоянно чувствовал усталость, физическую усталость, поэтому то и дело напоминал Джорджу, что когда Пенроуз закончит Принстон, то ему придется самому посвящать младшего брата в сложности бизнеса. „Мне надо отдохнуть“, — говорил он обычно после обеда, хотя отдыхал уже всю первую половину дня. Джорджу переданы были все бразды правления, и через несколько месяцев после женитьбы его стали признавать в местных деловых кругах фактическим главой фирмы „Локвуд и Кь“. Более пожилым дельцам он представлялся загадочным, непредсказуемым человеком, в котором странно сочетались замкнутость Мозеса Локвуда с мнимой доступностью Авраама Локвуда. Мнение о доступности последнего было следствием контраста между стилем поведения Мозеса и его сына, однако этот обман, или самообман, превратился в убеждение и приобрел характер реальности. Люди не знали, что Мозес Локвуд был олицетворением простоты по сравнению с изощренной скрытностью своего сына; не знали, что Мозес Локвуд был обречен на изоляцию из-за дурной славы, которую снискал своими необузданными поступками; не знали, что Авраам, отдавший себя служению Делу Локвудов, рассматривал человеческие отношения исключительно пол углом зрения их полезности Делу.

Агнесса уже привыкла к тому, что свекор в утренние часы находился дома. В это время она бывала занята домашними делами, но не настолько, чтобы не перемолвиться с ним словцом. Страх, который она испытывала перед ним из-за того, что его стеснялась, исчезал по мере того, как росла ее уверенность в себе, и уступал место любопытству. То, что Авраам быстро уставал, не вызывало сомнений — физически он действительно ослаб. Но ум его не утратил живости, и слушала она его с интересом, даже; если их беседы бывали непродолжительны, — у нее создавалось впечатление, что он намеренно старался составить ей компанию.

Отношения Агнессы Локвуд со свекром продвинулись настолько, что, вступив во второй год замужества и снова забеременев, она не только еще больше сблизилась с, ним, но и приобщилась к тайне Дела Локвудов. Однажды утром Авраам позволил себе спросить:

— Агнесса, вы опять в положении?

— Я? Да. Разве заметно?

— По животу — нет. По глазам.

— По глазам?

— Да. Такие глаза, как у вас, меняются больше, чем карие. Карие остаются карими, голубые же делаются либо серыми, либо синими. Зависит от того, как человек себя чувствует. Цвет ваших глаз выдает и гнев и радость. Иногда он меняется поминутно. Вы не умеете хранить тайны, Агнесса. Что касается этой конкретной тайны, то я и не хотел, чтобы вы ее хранили от меня. Конечно, Джордж уже знает.

— Конечно. Джордж и доктор Шваб. Больше пока никто. Родителям я еще не писала. Они могут прервать свое путешествие, а я этого не хочу. Времени у них вполне достаточно, чтобы успеть вернуться домой.

— Он много для меня значит, этот ребенок. Разумеется, и для вас с Джорджем, и для ваших родителей, но для меня, пожалуй, больше всех.

— Вы это уже говорили. До того как я потеряла первого ребенка.