В ответ Тифон не только выстрелил, но и стал разваливаться на части. Видать, отдал битве никак не меньше, а даже больше нового хозяина – самую жизнь. Спасаясь от жара топки, обломков железа и прочих ужасов, поэт толкнул ногой люк и выкатился наружу, в сторону оказавшейся рядом шпалеры. Тут нашлась сбитая им статуя Филомеды, за которую он и перевалился. А вслед за тем после очередного попадания снаряда огненное сердце железного чудища не выдержало и взлетело на воздух. Над головою поэта, что съежился за мраморной фигурою, веером промчались иззубренные обломки раскаленного металла вперемешку с не прогоревшими угольями. Подавляя напором самый ветер, хлынуло в стороны облако сажи и чистого пламени, пара и дыма.
Тихон вынул лицо из вороха прелых листьев. Глаза нестерпимо щипало от жара и вони, но видеть он еще мог. Странная слабость разливалась по телу, будто сам Диавол крупными глотками высасывал из него жизнь. «Умираю», – равнодушно решил Тихон и в последнем усилии вытянул руку с пистолем из-под живота. У него еще оставался один патрон, что приберег для него Фаддей, а потом уж можно будет и к Отцу Небесному отправляться.
Потому как боль возвращалась к поэту, а вместе с нею и понимание, что кровь через немеющие раны покидает его вместе с душою.
Он поймал на мушку сразу несколько фигур с оружием, что возникли в дыму вокруг него, саженях в десяти, и далее на ступенях дворца. Проклятые тати! На мгновение мелькнула богохульная мысль покончить с собой, продырявив висок пулею, но рука лишь дрогнула малодушно, не повелась назад – и палец вдавил курок.
Теперь можно было и умереть с чистым сердцем.
Тихон перевернулся на спину и увидал совсем близкое серое небо, исчерченное голыми ветками дерев. И словно бы сам Бог сочувственно глядел на него с высоты, а чувство при том было у поэта такое же, как и в детстве однажды – один только раз в жизни был он так близок к Нему.
– Quis scit, an adjician hodierae crastina summae tempora di superi?[56] – шепотом прочитал он из Горация.
Был канун великого поста, и девятилетний Тиша серьезно занемог. Отец его отправился в церковь, а мальчик остался дома, ожидая ввечеру священника, который причастит его, и читая стихотворные опусы Фонтенеля. «Юности честное зерцало» уже порядком ему надоела, все эти многократно повторенные «не облизывай перстов» буквально в зубах навязли, вот и спрятал воспитательный трактат под подушкою. Пришел слуга и по неловкости плеснул на дорогое издание горячим чаем с липцом, и что тут началось! Как принялся юный граф кричать на бедного холопа, да всякими грубыми словами изощрялся, и французскими тоже. Парень бледнел, краснел, но терпеливо сносил выволочку. А потом Тиша внезапно увидал себя со стороны, и так ему стыдно стало, что залился он горючими слезами и бросился обнимать лакея и в любви клясться. Смех и грех! А тут и священник из церкви прибыл с отцом, так в слезах мальчик и причастился.
Выпил на сон чаю с малиною… На другой же день проснулся он здоровее обычного, и рассказал все родителю, а тот уже и подытожил, поразмыслив: «Бог посмотрел на тебя, сынок, от болезни избавил, ибо с чистой душою ты к святому отцу явился, и дары от него принял».
Тут время будто замерло для Тихона в полной неподвижности, и разум его погрузился в первородный мрак на пороге желанной смерти.
Глава 13-я,
С того дня минуло немало дней, но для графа Балиора они промелькнули словно один, причем полный сказочных чудес. Почти уж и не вспоминались ему теперь первые две недели, когда он был на попечении едва ли не половины губернских эскулапов, что пользовали его поистине с неописуемым усердием.
Сам же Тихон чувствовал себя каким-то нереальным, будто бы на время возвратившимся от небесного чертога по велению Господа, что в удивлении покачал головою при виде поэта – да и отправил его обратно в земную юдоль, дабы вкусил он плоды своего геройства. Которого, однако ж, он поначалу и осознать-то не мог, ибо в дурмане непрерывном находился от врачебных усилий.
А лежал он в отдельной палате земской больницы, да еще и с почетным караулом в виде двух ратников от гарнизона, что пережили памятную битву в княжеском парке и довершили дело, начатое Тихоном. Одним из них был славный капрал Тотт, ни мгновения не воевавший на стороне своего преступного начальника. От капрала Тихон и узнал, когда смог говорить и понимать, что ему толкуют, о последних минутах побоища.
Случилось же воистину чудо.