Дело медведя-оборотня

– Конечно, Нестор, иди, – улыбнулся Муромцев и продолжил лекцию: – Так вот, отец Глеб, у каждого бортника есть свои собственные борти. В чужие залезать запрещено, это строго карается. Поэтому сборщики меда все друг друга хорошо знают, а чужаков, нарушивших правила, наказывают. Если посмотреть вглубь истории, то все началось давно, когда примитивное собирательство переросло в пчеловодство. Сначала, когда появились соответствующие инструменты, первые бортники делали дупла в стволах, где ставили деревянные стержни, или знозы, на которые пчелы крепили соты. Створом закрывали улей от животных и птиц.

– А как же туда попадали пчелы? – спросил с интересом отец Глеб.

– Они сами находили борть. Иногда люди запускали туда пойманный рой. А дальше, как говорится, дело за пчелами. У сборщиков меда есть специальные приспособления для подъема по деревьям: пеньковые веревки, кожаные ремни, подметки с шипами, которые на ноги привязывали. Забравшись наверх к борти, они особой деревянной лопаткой забирали половину сот, оставляя вторую половину на прокорм пчелам. Мед отжимали в кожаных мешках, потом давили гнетом, а оставшийся воск топили в печных горшках.

– То есть каждый из бортников, – сказал подошедший Барабанов, – владел участком и работал только на своих деревьях, сборщики не бродили по всему лесу. И эти деревья назывались «дельные»! Оказывается, их передают по наследству, на каждом бортник ставит свою тамгу, ну, проще говоря, вырезает клеймо. И рубить такие деревья запрещено. Простите, Роман Мирославович, я вас перебил.

– Ничего, Нестор, спасибо. В заключение могу добавить, что поначалу у одного бортника в собственности было обычно несколько десятков ульев. Но потом они стали нанимать работников, и количество бортей выросло до сотни. Также научились делать ульи из стволов деревьев, чтобы располагать их поближе к жилью. Такие борти из обрезков бревен назывались колодами.

Роман встал из-за стола, закурил и, отмахнувшись от залетевшей в чайную пчелы, продолжил:

– Так что, коллеги, из всего этого только один вывод: никак бортник не сходится с нашим портретом безумного одиночки, который мстит женщинам. Наш убийца – бобыль, одинокий лесной скиталец. В то время как бортники – крепкие семейные мастера, работающие на своих участках сообща, так как в одиночку тут не справишься. У них и наемные рабочие, и деревья подписанные, а главное то, что они знают друг друга, а также и закупщиков, и переработчиков. По сути, у них свое трудовое товарищество, или трейд-юнион: следят, чтобы цен никто не завышал или, наоборот, не снижал и чтобы в чужие борти никто не лазил. Одиночкам тут не выжить. Такие вот дела, отец Глеб.

– Товарищество, говорите? – на изможденном лице отца Глеба мелькнула улыбка. – Я все эти дни провел в пещере отшельника и подвижника Ионы. Он по своей воле ушел из монастыря, залез в ту нору и прожил в ней целых двадцать лет! Монахи, они ведь тоже как этот ваш трейд-юнион. Но Иона, пусть и был монахом, жил все как одиночка, хоть рядом с ним и был келейник. Вот что я понял: человек может выйти из своего общества, оставаясь как бы в нем.

Муромцев погасил папиросу в блюдце с чаем и, бросив окурок в помойное ведро у входа, сказал:

– Надо нам еще с одной личностью переговорить обстоятельно.

– Это не с Ерохой ли? – спросил Нестор.

– Именно! Пошли за ним кого-нибудь.

Барабанов подошел к одному из приказчиков и спросил, нет ли у них кого-нибудь на посылках. Тот тут же высунулся в окно и зычным голосом крикнул: «Микитка!»

На призыв в чайную сейчас же вбежал чумазый паренек лет десяти, в залатанном кафтане, но в сапогах. Увидев господ, он замялся и, посмотрев на приказчика, спросил тоненьким голосом:

– Чего прикажете, дядя Игнат?

– Ероху знаешь?

– Это который мед возит? Его все знают!

– Господа хотят поговорить с ним, разыщи его, он на рынке, должно быть.

– Знамо дело, на рынке, где ж ему еще быть? А ежели не на рынке, значит, в трактире деньгу пропивает!

– Смотри у меня! – приказчик погрозил Микитке кулаком. – Язык-то подрежу тебе!

Муромцев улыбнулся, сунул мальчишке двугривенный, и тот, просияв от счастья, умчался, не закрыв дверь. Примерно через полчаса за их столом сидел бортник Ероха, оказавшийся ростом не выше Микитки. Закатав рукава кафтана по локоть и обнажив крепкие, жилистые и загорелые руки, он степенно пил чай и хранил молчание. Муромцев, выждав, пока Ероха поставит чашку на строганый стол, спросил:

– Уважаемый, не знаю, как вас по батюшке?

– Все меня Ерохой кличут, – сухим, резким голосом, словно палка треснула, ответил бортник.

– Хорошо, я так понимаю, вы в курсе, кто мы и чем занимаемся?

– Конечно, знаю, все знают!

– Ну, тогда скажи нам, любезный Ероха, нет ли среди вашего брата бобылей или одиночек?

– Нет, барин. Одному не выжить в нашем деле, шибко оно сложное. Ну, только если найдется такой дурак, что будет одну борть держать, да что с нее толку? Самому мед лопать, что ли? Проще уж на рынке купить.

– Ладно, пока все сходится, – сказал Роман. – Тогда вот еще что: откуда новые борти берутся?