Дело Николя Ле Флока

— …вас мы отныне именуем младшим братом Моваля, ибо комиссар Ле Флок только что представил нам доказательства вашего происхождения, равно как и улики, на основании которых вы ответите за ваши преступления. Когда правосудие произнесет свой приговор, вас ждет участь вашего старшего товарища.

Николя долго не мог забыть мгновенно изменившееся лицо молодого человека: оно превратилось в маску ужаса, сквозь которую неожиданно проступили черты падшего ангела, его старшего брата, пробудив в душе Николя кошмары далекого прошлого. Уста Мальво, словно адские врата, изрыгали проклятия и призывали на голову судей вечные мучения. Его отчаянные вопли испугали даже Камюзо. Проклиная Николя, юный Моваль со сладострастием описывал ужасные подробности агонии Жюли де Ластерье; комиссару пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать этот жестокий перечень, напоминавший молитву, обращенную к божеству зла. И если ранее у кого-то в душе еще шевелились сомнения, то поведение молодого человека полностью их рассеяло. Обоих преступников спешно увели, оставив трех магистратов в полной растерянности от всего, что им только что довелось услышать. В эту минуту в зал вошел кавалер, одетый во все черное; оглядевшись, он шагнул к Сартину и передал ему большой конверт, запечатанный гербом Франции. Распечатав письмо, генерал-лейтенант прочел его, побледнел и, подняв голову и растерянно озираясь, произнес:

— Господа, меня извещают об отставке герцога д'Эгийона и приказывают немедленно отправить в изгнание за пределы королевства комиссара Камюзо и фон Мальво. Высочайшим повелением приказано не возбуждать преследований против вышеуказанных лиц. И приказано освободить господина Бальбастра. Приказ подписан герцогом де Ла Врийером от имени короля.

— Сударь… — попытался возразить Николя.

— Довольно, — отрезал Сартин. — Мы обязаны подчиниться решению, принятому в высшем эшелоне власти. Защитники закона и магистраты короля, мы служим этой власти, служим, чего бы это нам ни стоило.

Ленуар и Тестар дю Ли немедленно удалились, холодно распрощавшись с Николя. Сартин подошел к нему и, положив руку на плечо, чего с ним не бывало никогда, устало произнес:

— Вы же читали Монтескье, Николя. У него есть одна фраза, которая часто приходит мне на ум: «Но все решили, что лучше будет прекратить поиски, ибо в противном случае существует риск обнаружить гораздо более опасного врага, неприязнь к которому следовало скрывать, дабы вражда временная не превратилась во вражду непримиримую». Вы блестяще расследовали это дело, и вам не в чем себя упрекнуть. Мы с вами столпы государства, которое пытаются расшатать, и эта история лишь подтверждает мои слова. Что же касается преступников… Будьте осторожны; когда-нибудь вам придется столкнуться с этими канальями.

ЭПИЛОГ

Но можно ль допустить, чтобы укоры

Губили… Ах, какое счастье — Аталида!

Расин[66]

Среда, 24 августа 1774 года

Рано утром Николя вызвали в особняк Грамона. Там царила непривычная суета. По лестницам сновали лакеи с тяжелыми чемоданами из ивовых прутьев. Двор заполняли нагруженные доверху экипажи. Похоже, здесь намечался переезд. Его проводили в кабинет начальника полиции. Сартин наблюдал, как лакеи укладывают в кожаные коробки его любимые парики. При виде посетителя он остановился.

— В двух словах, — быстро заявил он. — Я только что получил назначение в Министерство морского флота, где я в должности министра наследую господину Тюрго, который принимает Государственное казначейство. Свое место я уступаю Ленуару, я сам назвал его в качестве своего преемника. Герцог де Шалабр готов сдать мне особняк неподалеку от своего сада; вы всегда будете там желанным гостем. А сейчас, отложив все текущие дела, я должен ехать в Версаль, поэтому у меня нет времени сказать вам все, что я чувствую…

Он несколько раз щелкнул замком какой-то коробки.

— …И сказать вам… В общем, я рекомендовал вас своему преемнику. Представьтесь ему как можно скорее, первые часы решают все, и тот, кто не успел, вряд ли когда-нибудь сможет на что-либо рассчитывать. Я пока не могу подыскать вам место подле себя, в Министерстве морского флота, но это не означает, что в один прекрасный день я не призову вас к себе. Разумеется, я это сделаю. До свидания, друг мой.