Дело Николя Ле Флока

Новая знаменитость, действительно, была очаровательна, однако ее партнер, знаменитый Лекен, вновь убедил его в превосходстве искусства над природой. Великолепная игра актера заставляла забыть о его уродстве. Он с таким вдохновением исполнял роль Абнера, что суровые и отталкивающие черты лица его полностью разглаживались. Часть публики, похоже, была раздосадована, что мадемуазель Рокур дали роль, успевшую прославить мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клерон. А, судя по последним доносам полицейских осведомителей, против юного дарования уже несколько недель плела заговор мадемуазель Вестрис, актриса Французского театра, которой покровительствовали герцог Шуазель, пребывавший в изгнании в Шантелу, куда его отправила клика Дюбарри, и герцог Дюра. Великосветские связи Вестрис заставляли терпеть ее злокозненный характер.

Внезапно откуда-то послышалось кошачье мяуканье. Возможно, это была кошка, живущая в театре, а может, кто-то тайно пронес животное в зал. Как бы то ни было, кошачьи вопли произвели поистине чудесное воздействие; актеры замерли в изумлении, а молоденькие хористки принялись смеяться так заразительно, что их веселье передалось публике. Когда же кто-то в партере гнусавым голосом громко заявил: «Это кошка мадемуазель Вестрис», хохот стал поистине громовым и, нарастая, словно гигантская волна, затопил зал. Но стоило Лекену уверенно произнести свою реплику, как зрители умолкли, и спектакль продолжился. Однако тишина оказалась непродолжительной: новое происшествие прервало ход представления. Из оркестровой ямы выскочил непонятный субъект и, оперевшись на рампу, вскочил на сцену. Оттолкнув актеров, попытавшихся увести его, он закричал, что его зовут Бийар, и он прибыл в Париж добиваться постановки своей пьесы под названием «Соблазнитель». Пьеса его, одобренная многими достойными людьми, не попала на сцену исключительно из-за сопротивления каких-то жалких актеришек. Новая интермедия публике явно пришлась по вкусу: со всех сторон раздавались ободряющие крики: автору советовали отстаивать свои права.

Воспользовавшись расположением зрителей, субъект заявил, что, в отчаянии от вечных отказов, ему ничего не остается, как начать открытую войну против труппы театра. Он намерен разоблачить этих лицедеев, показать всем, какой дурной вкус царит у них в театре. Завершая свою гневную тираду, он призвал на головы труппы, а также всех, кто ее поддерживает, беды и несчастья, и выразил надежду, что ему больше не придется зависеть от столь гнусных судей. Затем он предложил партеру прослушать его пьесу, кою он готов прочесть незамедлительно. И если присутствующие здесь признают ее достойной, он силой заставит недостойный ареопаг принять ее к постановке. Отбиваясь от служителей, пытавшихся стащить его со сцены, он ухитрился извлечь из кармана свиток и принялся его раскручивать; свиток оказался длиннющим. Обороняясь, он вытащил шпагу и стал махать ею во все стороны, пока один из стражников ловким движением не выбил оружие у него из рук. Театральные служители вместе с дежурными караульными навалились на возмутителя спокойствия и силой увели его в фойе.

Желая поскорее покончить с шумом, актеры продолжили спектакль, но партер потребовал вернуть скандалиста на сцену. Несмотря на старания актеров, шум усиливался, и караульные, явившиеся с подкреплением, принялись раздавать тумаки во все стороны и задержали нескольких зрителей; активное сопротивление публики превратило театральный зал в поле сражения.

Красный от возмущения и пыхтящий, словно кузнечные мехи, комиссар Шоре, а следом за ним и Николя, выскочили в фойе, где непризнанный автор в окружении хохочущих караульных, встав на стул, читал свою пьесу. Когда прибыла городская стража, Шоре приказал приставу препроводить сочинителя в Шарантон и поместить его к душевнобольным, пока они не соберут о нем все надлежащие сведения. Происшествие в театре подействовало на Николя словно бальзам, пролитый на раны его изъязвленной души. Гнев и ревность покинули его, и он понял, что досматривать спектакль нет никакой необходимости: ему не хочется слушать мадемуазель Рокур. Неестественные, по его мнению, интонации актрисы портили впечатление от ее очаровательной внешности и изысканной манеры игры. Ее голос, то хриплый и дребезжащий, то резкий и пронзительный, разрушал и искажал музыку стиха. Прощаясь с Шоре, он дал старику обещание при первой же возможности зайти к нему в гости, дабы вместе поужинать в его маленьком домике на улице Макиньон, рядом с полицейским отделением Конного рынка. Николя вспомнил, как лет двенадцать назад, когда он делал первые шаги на избранном им поприще, он присутствовал на устроенном Сартином торжественном открытии щегольского здания рынка. Также он припомнил, что Шоре обладал достаточным состоянием, ибо в свое время получил от отца, торговавшего лошадьми, солидное наследство.