Дело Нины С.

Зацепка заварил чай, это был целый ритуал. У него был заварочный чайник из обожженной глины, который долго сохранял аромат чайных листочков. Он никогда не пил чай мимоходом в городе, потому что считал дикостью заваривать его в пакетиках.

С чаем была связана извечная проблема: из чего его пить? Конечно, он предпочел бы из тонкого фарфора, у комиссара было даже несколько чашек, которые ему достались по наследству от одной из теток. Звучит это, может быть, смешно, но она их завещала ему. Они якобы представляли собой какую-то ценность, к сожалению, во время переезда кое-что из сервиза разбилось, и теперь он был не в комплекте. Но Зацепка все равно им не пользовался. Он редко принимал гостей, а уж если и случалось, то это были коллеги с работы, и он выглядел бы глупо, если бы выставил на стол такую изящную посуду. Впрочем, его сотрудники чаще всего приносили с собой баночное пиво.

А он, тоскуя по фарфору, в котором чай имел бы лучший вкус, пил его из обычной кружки, как и пристало настоящему мужчине.

Сейчас, сидя за столом, он просматривал свои записи.

«Они, несомненно, были в сговоре, иначе мать не созналась бы так поспешно. Это ясно, что она прикрывала дочь, – размышлял он. – Они наверняка начитались, что можно проверить, кто стрелял, по следам пороха на коже рук и одежде. Поэтому все продумали втроем. Пространные показания первой дочери имели целью запутать следствие, это точно… Она как-то так сразу смирилась с арестом матери: „Я не знаю, зачем мама это сделала. В последнее время она, казалось, стала спокойнее. Не знаю, зачем она стреляла в Ежи Барана“».

Они задумали это вместе – и вместе за это ответят: одна дочь – за убийство, мать и вторая дочь – за соучастие.

Неожиданно у него перед глазами возникла картинка: две девочки, сидящие на ступеньках крыльца и весело препирающиеся…

«Как она могла отречься от своего детства? – подумал комиссар почти с отвращением. – Взяла ручку и поставила подпись на дарственной в пользу постороннего мужчины. Это все из-за нее. Дура, трижды дура. Почему эти бабы, стоит им влюбиться, теряют голову?»

Вспомнился похожий случай. С одной стороны – мошенник, семидесятилетний мужчина, до сих пор находящийся в розыске, с другой стороны – молодая женщина, заведующая отделом в крупном банке. Были они любовниками или нет, сказать трудно, но наверняка она находилась под его влиянием, и до такой степени, что, когда он пришел к ней с предложением, граничащим с абсурдом, она пошла на это. Он сказал: «Знаешь, у меня есть серьезный контрагент, но я должен его убедить в своей платежеспособности. Перечисли в пятницу на мой счет миллион долларов одного из ваших клиентов, в понедельник утром я все верну. Никто не обнаружит». Разумеется, денег не поступило ни в понедельник, ни во вторник, а в среду обкраденный клиент поднял тревогу, и заведующую арестовали. И несмотря на все усилия адвоката доказать, что она действовала в порыве чувств, в каком-то помрачении рассудка, присяжные это не подтвердили, и суд вынес приговор о лишении ее свободы на три года без права замены условным сроком. Может, если бы это сделала жена, наказание оказалось бы более мягким, но сожительницам не приходится рассчитывать в судах на снисходительность. Даже правосудие в их делах проявляет какое-то равнодушие.

«Я не понимаю женщин», – думал комиссар, ложась спать. Но не дано ему было провести эту ночь спокойно. Снились ему странные, мучительные сны, какие-то скачущие лошади, огромный валун, давящий на грудь, темная вода, вытекающая из пещеры.

Он включил свет. Походил по квартире, затем выключил лампу и вернулся в постель.

В темноте замаячило лицо, в котором он запомнил каждую черточку: глаза, нос, рот, надутая, как у обиженного ребенка, верхняя губа. Она и была таким ребенком, обиженным на весь мир, словно Розетта из фильма по роману Моравия, где маму играла Софи Лорен… Эта сцена в ванной с девочкой, которая наблюдает, как мама моет свое тело, и сцена на реке, где мама смывает кровь на бедрах… В фильме обеих насилуют, мать и дочь, в жизни – только мать, но этот факт отразился на судьбе всей семьи, трех женщин и мальчика, которому, по-видимому, скоро придется спуститься с облаков и столкнуться с жестокой реальностью.

У них не было никого, кто бы их защитил – даже от них самих, – не было рядом мужчины. Наверное, он себя имел в виду. Это ужаснуло его, потому что в этот момент он сам становился Раскольниковым, а ему следовало быть по другую сторону баррикад.