Дело о бурных водах

– Двенадцать лет назад он был ранен и брошен умирать своими соотечественниками за попытку остановить резню в деревне недалеко от моей усадьбы, – спокойно объяснил Василий Александрович. – Думаю, это рекомендует его наилучшим образом.

Корсаков не стал уточнять, для чего французы планировали сжечь деревню. И на какие цели собирались пустить кровь и тела принесенных в жертву жителей, пока не подоспел он сам с гусарами и партизанами.

– Конечно, Василий Александрович, – снова заговорила хозяйка.

– Итак, вы написали, что нуждаетесь в моей помощи, но при этом умолчали о подробностях, – обратился к ней Корсаков. – Я бы хотел их услышать, если вас не затруднит.

– Да-да, – закивала Надежда Михайловна, нервно сглотнув. – Вчера я получила письмо, которое наполнило мою душу ужасом.

Радке бросила испуганный взгляд на каминную полку. Повинуясь жесту Корсакова, Жозеф подошел к камину и вернулся к хозяину, держа в руках сложенный пополам лист желтоватой бумаги. Василий Александрович развернул его и прочитал в слух:

– «Дорогая супруга моя, Надежда Михайловна. Ждите меня к обеду 7-го числа сего месяца. Всегда ваш, Г.»

– Генрих, мой муж, – пояснила хозяйка.

– И что в этом необычного? – предпочел спросить Корсаков, хотя уже догадывался об ответе, глядя на траурное платье.

– Он мертв, Василий Александрович, – шелестящим шепотом сказала Надежда Михайловна. – Генрих умер две недели назад и похоронен на Смоленском кладбище.

Она задрожала, как от озноба. Панютин сделал попытку подняться, но в комнату уже влетела миниатюрная пожилая женщина. В руках она держала теплый пуховый платок, которым и укрыла с материнской заботой плечи Надежды Михайловны. Из скорости ее появления Корсаков сделал вывод, что на протяжении всего разговора женщина стояла рядом с дверью.

– Аксинья, моя нянька, заботится обо мне с детства, – пояснила Радке.

– Вы уверены, что это не чей-то розыгрыш в дурном вкусе? – спросил Василий Александрович.

– Нет, – уверенно покачала головой Надежда. – Это почерк Генриха, я его везде узнаю. Он присылал мне подобные записки, возвращаясь из конторы. Предупреждал, чтобы ужин был готов и я… – она едва заметно вздрогнула. – Я ждала его. К тому же к письму была приложена пуговица.

– Пуговица? – переспросил Корсаков.

– Да, от сюртука. В котором его похоронили.

Корсаков и Жозеф молча переглянулись.

– Что ж, это достаточно любопытный случай, чтобы удостоиться моего внимания, – констатировал Василий Александрович. – Но сначала я должен задать вам один вопрос. Он покажется вам бестактным, но от вашего честного ответа будет зависеть, помогу я вам или нет. Вас устроит такое условие?

– Да, – твердо ответила Надежда.

– Хорошо, – задумчиво кивнул Корсаков. – Мне нужно знать – вы имели какое-либо отношение к смерти своего супруга?

Задав этот вопрос, Василий Александрович не моргая уставился своими колючими глазами на Надежду Михайловну.

– Свят-свят-свят! – отшатнулась и запричитала няня.

– Да что вы себе… – взревел Никита Панютин, вскакивая с места.

– Сядьте, подпоручик, вопрос адресован не вам! – отчеканил Корсаков не сводя взгляда с хозяйки дома. Гвардеец сделал шаг ему на встречу, сжимая кулаки, но вновь был остановлен тихим голосом Радке:

– Никита, остановись! – Надежда выдержала взгляд Корсакова и открыто смотрела на него в ответ. – Василий Александрович, я клянусь всем, что свято – я всегда была верна мужу и никак не способствовала его смерти. Генрих был старше меня на сорок с лишним лет. Старым и хворым. Никто не счел его смерть подозрительной.

Корсаков удовлетворенно кивнул и поднялся со стула.

– Это все, что мне требовалось услышать. Благодарю за честность. Я приложу все усилия, чтобы помочь вам. И вот, как мы поступим. Вы разбирали комнаты супруга?

– Нет, – ответила Надежда. – Мне не хватило сил для этого. Там все осталось так, как если бы он был еще жив.

– В таком случае, мне нужно будет осмотреть их. Далее я отправлюсь на Немецкое кладбище. Завтра утром вернусь, чтобы доложить о своих находках, а затем мы вместе подождем обеда и проверим, соблаговолит ли ваш супруг почтить нас своим присутствием.

***

– Святые угодники! – воскликнул кладбищенский сторож и, поскользнувшись, упал на спину, разметав в разные стороны брызги черной липкой грязи.

– Хранитель нам больше не нужен, я правильно понимаю? – иронично осведомился Жозеф.

– Да, пожалуй его можно отпустить, – согласился Корсаков. Сторож, истово крестясь, отполз в сторонку, поднялся, опершись на могильную ограду, и бросился прочь.