Действующие лица:
Эльвира, множество котов.Реквизит:
валерьянка, мобильный телефон.Эльвира
Коты:
Мр-р-рыу!!! Мыу-у-у!!! Мяу-у-у!!!Эльвира:
Брысь, кыш… Кать, да это я не тебе!Эльвира спотыкается о кота, роняет мобильник.
Мобильник
Эльвира
Ничего не найдя, опускается на корточки и вытряхивает содержимое сумочки на пол.
Эльвира
Закрывает лицо руками. Плачет.
ЗАНАВЕС.
Мы с Мишкой медленно спустились по лестнице. Около последней ступеньки поблёскивала связка ключей. Я подняла её и осторожно положила перед Эльвирой.
– Вот.
Она сидела на грязном полу – со своими блестящими волосами цвета Ледяной Блонд, с розовым лаком на длинных ногтях.
Она плакала громко, на весь подъезд.
И это было неправильно.
И я не знала, как всё исправить.
Наверное, хорошо, что Мишка придумал Последний Штрих, потому что мы победили.
Её не за что было жалеть.
Мы победили и должны были радоваться.
А я не могла.
Дома было хорошо. Тепло и тихо.
Анька где-то гуляла, папа ещё не вернулся с работы. Ветка дремала в тёмной прихожей.
Только на кухне горел маленький свет над кухонным столом.
Мама развернула полотенце, достала кастрюлю с тёплой картошкой. Я подошла сзади и обняла её – вместе с кастрюлей. Мама тоже была тёплой. Наверное, она залезла под плед, чтобы почитать, и заснула.
Мне всегда нравилось, что моя мама такая весёлая и быстрая.
С ней можно драться подушками, играть в коридоре в футбол. Если её долго уговаривать, она может разрешить пообедать «Роллтоном» (а папа – никогда). Она может всё починить – и компьютер, и сломанную табуретку. И любые проблемы она решает очень быстро – как будто у неё в кармане лежит невидимый молоток. Она тюкает по этой проблеме, как по гвоздику: раз – и готово. Можно бежать дальше и не оглядываться.
Когда Аньке нужно поговорить, она всегда идёт к маме.
А я… Я иду к папе.
Мне кажется, он лучше меня понимает.
Но сейчас папы не было. И мама была какая-то новая – тихая и задумчивая.
Я полила картошку сметаной и спросила:
– Мам, разве взрослые могут плакать?
– Могут, конечно.
– И ты?
– И я.
– А ты от чего плачешь?
– Если очень больно. Помнишь, я летом бежала босиком к телефону и мизинцем – прямо о ножку кресла… Бр-р-р… Ужас!
– И ты плакала?
– Немножко… А однажды я плакала очень сильно – когда Анька маленькая была. Помню, какой-то день получился – просто кошмарный. Анька не слушалась, вредничала. А у меня сессия.
– Это ты ещё в институте училась?
– На последнем курсе. Сижу, зубрю, а она мяч кидает. Попала в меня. А потом – в шкатулку. Шкатулка – фарфоровая, старинная… прабабушкина. Разбила, конечно. Я Аньке – по попе. Она ревёт – и я с ней реву.
– А ты почему?
– Да как-то всё вместе сложилось. Устала. Стыдно. Аньку жалко. И шкатулку жалко очень – я её с детства помню…
– Ну ты же придумала, как её склеить!
– Всё равно, трещинки-то видны. И на крышке кусочка не хватает. Так и не поняла, куда он закатился.
Я вздохнула:
– Жалко, не придумали такой суперклей – чтоб для всего…
Мама придвинула стул к моей голубой табуретке.
– Жень… Что-то случилось?
Я пожала плечами. Ну как об этом расскажешь маме?!
Я даже себе не могла объяснить, что сегодня произошло. И разве у нас получится сделать так – чтобы всё стало хорошо, будто ничего не было? Всё равно трещинки будут видны…
Хорошо, что у мамы зазвонил телефон. Она убежала, а ко мне пришла сонная Ветка.
И я занялась важным делом – стала чесать ей живот и кормить её варёной картошкой.
Всё утро я просидела рядом с часами на кухне. Двадцать минут десятого, половина, без пятнадцати… Анька говорит, что во время каникул будить людей раньше десяти – преступление. Без трёх минут… Пора! Пока я спущусь на первый этаж – будет как раз десять часов.
Мишка сразу потащил меня в свою комнату.
– Надо, чтобы Эльвира с нами к оврагу пошла. Мы всё равно без неё не сможем собаку забрать!
– И куда мы её заберём?
– Н-н-ну… Глеб говорил, что у родителей спросит…