Дело о кониуме

— Поработаю, — бурчал Иерихон. — А политический аспект тебя не интересует?

— А что-то есть?

— Мафия начинает под мэра копать. Он свое дело сделал, прикрыл их на переходный период, а теперь только мешает. Он, хотя парень и жадноватый, но, на свою беду, в целом, вроде честноватым оказался. И не совсем дураком, начинает потихоньку прозревать. Могу подробный отчет подготовить. Треба?

— Треба! Это в любом случае не пропадет, но сначала надо найти следы кониума.

— Слушаюсь, комиссар.

Вечером в задней комнате ресторана дома работников творческого союза Ершов беседовал с Зурабом Гаваришви-ли. Зураб был невысокий горбоносый тридцатипятилетний грузин. Он наощупь определял любую карту в новой колоде, пил не пьянея, входил во все закрытые клубы города, числился всеобщим закадычным другом и сватом всех невест, как для выданья, так и на ночь. Зураб теребил обшлаг кожанки, тянул через соломинку коктейль и пристально глядел на Ершова.

— Я о личной жизни нэ говорю ны о нычьей, — тянул Гаваришвили. — Но тэбэ скажу, сэмья мэра — идэал, а зят его — чудо. Я такого нэ видел, нэ одной дэвчонки, нэ одного мальчика…

— А где он служит? — спросил Ершов.

— Золотое, мэсто, совмэстное прэдприятие, экспорт автотэхники, в том числе даже мэнтам. Он там хорошие дэнь-ги получаэт, ничего нэ дэлает, зят мэра, понымаешь?

— Спасибо, старик. Это все, что я хотел узнать. Вот только одно, они там одними машинами торгуют или еще мелочевка какая-нибудь идет, тряпки, лекарства?

— Сэрьезная кантора, толко автамабил. Все чэпуха, я помню, как ты мэня выручал. Хочешь ужин, дэвочку?

— Сегодня я пас, — усмехнулся Ершов.

К удивлению, Ершова у своего дома он заметил легковушку, в которой сидела и тоскливо курила Инна. Углядев Ершова, она расплылась в радостной улыбке, вылезла:

— Ершик, как я тебя люблю. Я их обманула, я смогу пробыть у тебя до утра, но сначала, любимый мой, я хочу познакомить тебя с бабушкой. Ну*, пожалуйста, ну не хмурься. Она одна меня поймет, может быть, папа тоже, но он же всегда занят.

Ерш лишь кряхтел.

— Ну Ершик, ну милый, я тебя прошу…

А сердца мужские не из камня, и вскоре Ершов познакомился с бабушкой. Ее однокомнатная квартира была заставлена старой темной мебелью, вся увешана фотографиями. Ершов чувствовал себя крайне смущенно. Бабушка оказалась плотно сбитой седой старушенцией с широким спокойным лицом. Когда после обмена верительными грамотами и приветствиями все расселись, Инна огорошила присутствующих следующим заявлением:

— Бабушка, это тот человек, которого я люблю и за которого выйду замуж. Правда, он меня брать в жены пока отказывается, но я все равно уйду к нему.

Ершов зарделся, а бабушка ровно спросила:

— А дома?

— Что дома?

— Они знают?

— Пока нет.

— Вот ничего им пока и не говори.

— Но почему?

— Я прошу тебя. Потерпи хотя бы три дня.

Разговор не клеился. Вскоре Ершов вышел, а еще через пару минут его нагнала Инна.

— Ты знаешь, что сильнее всего расстроило бабушку?

— Нет.

— Что ты — не еврей.

— Я москаль. Да ведь и папа у тебя полукровка и муж нечист.

— Мне лично все равно.

— Ну что ж, а теперь я расскажу тебе то, что меня пугает, то, о чем мне не хочется тебе говорить, но то, что ты обязана узнать, раз у нас с тобой такие дела пошли.

И Ершов поведал ей о расследовании и о своей роли в нем.

Мадам Поваренова до тридцати пяти лет вела незаметную жизнь научного сотрудника, но перешла в кооператив «Вечера знакомств» и неожиданно за год, от силы полтора, стала самой информированной и влиятельной в одной определенной сфере услуг города. Однако когда-то, когда была она еще мэнээсочкой, решившейся побаловаться и подработать, она нечаянно забрела в чужой огород и в такую вляпалась передрягу, что если бы не Ершов…

Мадам принимала детектива, словно графиня восемнадцатого века. Год назад Поваренова вшила себе роскошный силиконовый бюст, хирурги растянули морщинки на лице, а паспортистка скинула добрый десяток годков. Мадам лежала на постели в розовом пеньюаре, лишь подчеркивающем загорелые шоколадные прелести, а тетка лет шестидесяти в передничке катала столики с закусками, подавала горячие чаи, наливала замороженное шампанское, а потом была вытурена на кухню с распоряжением «не беспокоить!»

Ершов сидел в кресле, таком низком, что глаза его находились как раз на уровне полуобнаженного бедра, но не рыпался. Лишь когда прислуга удалилась, он заговорил:

— Мадам, я по делу.

— Я все для тебя, Ершуля, сделаю.

— Мадам, мне нужна информация, меня интересует семья мэра.

— Это не моя семья.

— Но что-то есть?

— Мэр, конечно, иногда… Новсетак, баловство, ни разу не повторялся. А остальные и на глаза не появляются, не по моей они линии, удивительная семья, как скала: все дома, дома, — похотливо хмыкнула Поваренова и подмигнула Ершову.

— А что дома?

— Только слухи, и такие гаденькие, что даже тебе не скажу, догадайся сам.

— Догадался уже, — буркнул Ершов. — Проверить хотел, для этого и зашел.

Но больше за последующие часы общения он никакой полезной информации не получил.