Дело о кониуме

— А у подъезда моя машина стояла. Мои окна как раз наверху, — обреченно продолжал Френкель. — Аратюнов спросил меня: «Ключи с собой?» Я достал, а руки трясутся. За руль он сел, я рядом. Выехали из ворот, повернули вдоль ограды: Муханов голый лежит. Я хотел крикнуть, остановить, но машина у Арутюнова юзом пошла, и сбили мы Муханова. Вышли. Подошли. Видим, совсем умер. Ну раз уж так, решили, судьба, в институт возвращаться не станем. Засунули тело в багажник, на улице никого, отвезли на пятнадцатый километр бетонки, на съезд, знаете, там огромный овраг, сбросили туда, снегом присыпали. А уж потом я машину разбил, чтобы следы от наезда скрыть. Но не я убивал, я не выдал их, виноват, но не убивал, это они, Башкирова и Аратюнов.

— Разберемся, но поехать со мной придется. Может, в тюрьму и не посадим, но следователю показания надо дать.

Тогда-то и вмешался Ершов:

— Товарищ капитан, два вопроса позволите?

— Дозволяю.

— Что конкретно говорил Муханов в тот вечер в институте?

— Глупости, но обидные: ученые липовые, воры все, производство какое-то тайное, — глупости, одним словом, но подробно я сейчас не вспомню.

— А как его Башкирова убивала, помните?

— Ну, — пожал плечами Френкель, — она кинулась к нему, а там столик стоит, слайды с него показывают, на нем кнопка есть свет выключать, их три всего, еще есть в президиуме и у дверей. Видимо, когда Башкирова схватила покойного, он развернулся, за выключатель задел. Свет погас… Крик, все вскочили, а когда лампы загорелись, видим, Муханов лежит, Башкирова над ним. Профессор Алешкин глянул, говорит — мертв. Мы поверили. Алешкин когда-то два года настоящим врачом работал.

Переднее с Френкелем уехали, а Ершов поплелся пешком домой. Стояли короткие декабрьские дни, и до цели Сергей добрался, когда серая дымка уже окутала землю. Сварив себе огромную лохань кофе, Ершов позвонил Нечаеву.

— Уже не чаял я дождаться вас, — ответил старик.

— Вести, к сожалению, плохие. Дело еще идет, но, видно, вы правы были.

— Я чаял беду. Я давно в технике. Это у вас были съезды и решения, а у меня поколения моторов. И все понятно, каждое следующее поколение лучше предыдущего, не то, что у людей. Мой сын Паша, дед покойного — как его сверстники безоглядно смелы были и не понимали ничего: до разрухи, в нормальной стране они не жили и верили во все, что будет лучше, лучше, лучше, а потом их всех в войну перебили и перекалечили. Следующие родились потише и жцвут теперь припеваючи. Снова смельчаки пошли, как мой Пашка, как оба Пашки. И их всех перебьют, не так, так этак опять в войну втянут. Но вы доведите все до конца. Тем первым мы глаза вовремя не открыли, думали, все с возрастом придет, сами поймут, да и боялись — за них, за себя — считали, идет всякая чепуха, но ведь не гражданская война. Сережа, узнайте правду до конца.

Положив трубку, Ершов раздумывал — не позвонить ли и прабабке Павла, но не хотелось лишать старуху надежды, расстраивать. Как вдруг телефон зазвонил сам, рык Иерихона сотрясал динамик:

— Подкатывай, старик, срочно, менты уже едут. Я тут у Башкировой двух громил повязал.

Стайка милицейских машин и «Скорая» приткнулись к подъезду. Темная лестница освещалась лишь светом, вырывающимся из полуоткрытых дверей, и была заполнена шумно переговаривающимися возбужденными жильцами. Из квартиры Башкировой санитары выносили на носилках бесчувственное тело с перевязанной головой. В прихожей, лежа ничком, хрипел другой. Сновали милиционеры в форме, тут же со свечой в одной руке и с платком в другой стоял Переднее. Электричество не работало. Завидя Ершова, инспектор ухмыльнулся:

— Герой на кухне, проходи.

Прихожая в квартире была с пятачок, кухня примыкала прямо к входной двери. Там перед свечой сидел счастливо улыбающийся профессор Быченко, зажимая в правой ладони чашку, а в левой — пирожное.

— Заходи, пижон, заходи.

Профессор Башкирова, прислонившись к стене, молчала.

— Что случилось? — приземлившись на стул, спросил Ершов.

— Молодость вспомнил. — Иерихон чмокнул губами. — Я под утро подремать лег, сморило меня, и так прилично соснул. Потом Татьяна Семеновна сварила кофе, напекла всего, мы с ней побеседовали, женщина она интересная.

— Ага, — поддакнул Ершов, а про себя подумал: «Тебе все, кто болтать самому не мешают, — интересные».

— Стемнело уже, — продолжил Иерихон, поглощая пирожное. — Тут в дверь звонок. Татьяна Семеновна пошла открывать. Вдруг треск, удар, крик и двое при ножах, но я же старый морской пехотинец.

— Вы и там побывать успели?

— Конечно, ты разве не знал? После того, как фрицы наш катер подбили, я полгода их по берегу гонял. Так слушай дальше, я, как этих увидел, как чайник с кипятком хватану и в пробки — бах! Свету кранты, кипяток им на голову, а я как заору: «Ложись!» Да как схвативал утюг за шнур и по головам им: чмок! чмок!

— Чмокнули что надо, — бесшумно появившийся из-за спины Ершова Переднее вздохнул. — Доктор говорит, что если они и выживут, то раньше, чем недели через две, их не допросишь.