Дело о лазоревом письме

– А, – сказал Иммани, – просил о помиловании? А откуда я знаю, отчего ему отказали? Может быть, он одной рукой просил о помиловании, а другой просил отказать в просьбе! Нет человека несчастней, чем я! С меня всю жизнь брали большие взятки, списывали на меня собственные грехи! Господину Андарзу хотелось иметь умного секретаря и не хотелось платить ему денег: и вот он одной рукой написал на меня донос, а другой спас от топора и секиры! Если хотите знать, он и с Дией проделал то же самое!

– Какой ужас, – изумился Нан, – а он мне еще хвалил свое милосердие, уверял, что другой на его месте повесил бы вас за историю с войсковыми лошадьми.

– Вот именно, – вскричал Иммани, – он конфисковал все, что я нажил с этих лошадей, и еще хвастается своим милосердием. А что я мог сделать? Если угодно, я ни в чем не был виноват, это наместник Савар был виноват. Он получил ровно половину, – спрашивается, почему я должен отдать половину человеку, который палец о палец не ударил в этом деле. А потом? Андарз отнял у меня все, а брату оставил его половину!

– Если ты маленький человек, – продолжал Иммани, – ты сидишь по уши в дерьме, и сколько ты не пытаешься выбраться, тебя затягивает еще больше. Посмотрите на тех, кто добился высоких чинов! Андарз – сын наместника Аракки, Нарай – сын наместника Сонима! Разве маленький человек может сделать карьеру?

– Господин Руш – человек из простого народа, – задумчиво проговорил Нан.

– Правильно! И что они сделали с Рушем? Вот что они сделали с Рушем, – и Иммани патетическим жестом указал в окно, опрокинув по пути полупустой кувшин.

Нан взглянул в окно. Они сидели на третьем этаже решетчатой башенки: сквозь вьющийся плющ проблескивала река, заходящее солнце катилось стремглав в воду и красные блики сверкали на гладкой стене Иршахчановой Башни, третьей городской тюрьмы. Если приглядеться, можно было заметить на стене небольшой крюк, на котором висел кусок бывшего первого министра Руша: но этот кусок висел так давно, что даже вороны, ходившие по стене, не обращали на него никакого внимания.

– Боже мой, – вглядевшись, сказал Нан. – Вы испортили мне весь аппетит! Пошли-ка в другой кабачок!

В другом кабачке дело пошло еще проще: хозяин поставил перед ними кувшин с ламасским вином и кувшин с розовой водой, чтобы его разбавлять, и Нан славно поделил кувшины: себе он наливал из кувшина с водой, а Иммани – из кувшина с вином. Иммани был настолько пьян, что не обратил на это внимания.

– А что, – спросил Нан, – правда ли, что этот варвар Теннак сердит на Андарза?

– За что?

– Я слыхал, – сказал Нан, – что Теннак занимался чернокнижием, как это часто бывает с варварами, попавшими в империю, а Андарз обругал его идиотом и растоптал всех бесов, которых варвар держал в колбах.

– Ну, – настороженно сказал Иммани.

– Наверняка, – сказал Нан, – глупый варвар не отстал от мерзкого занятия. Я бы мог арестовать его за это паскудство, если бы знал, к какому алхимику он ходит.

Винная чашка выскользнула из рук Иммани, стукнулась о край балкона, подскочила и улетела вниз, на мостовую. Через мгновение далеко внизу послышался бьющийся звук и бешеная ругань случившегося рядом возчика.

– Что вы, – сказал Иммани, – если бы я знал, к какому алхимику он ходит, я бы давно сообщил господину Андарзу!

Ночью Шаваша разбудил хомячок Дуня: тот тревожно попискивал и метался в гнезде. Шаваш открыл глаза и сунул руку под подушку, там, где в белой тряпочке лежали деньги. Деньги были на месте. В проеме двери стояла тень.

– У тебя тут холодно, – сказала тень.

По голосу Шаваш узнал молодого господина.

Юноша сел к нему на матрасик.

– Страшно это было, – мертвый человек? – спросил юноша.

Шаваш ничего не ответил. Он однажды видел село, где императорские войска усмирили повстанцев.

– Все сбежались, как стервятники, – продолжал юноша о своем. – Что за дрянь – люди? Вот подумать только: когда к казненному на площади слетаются стервятники, они это делают, потому что им надо есть. А ради чего к казненному собираются люди?

– Люди не все делают ради того, что им надо есть, – сказал Шаваш. – Люди многое делают совершенно бескорыстно.

Юноша молчал. Потом сказал:

– Слушай, пошли в мою комнату. Там теплее, а мне страшно одному.

Шаваш поднялся и стал скатывать свой матрасик.

– Не надо, – сказал юноша. – У меня борзая померла, от нее осталась хорошая лежанка: для раба как раз хватит.

Лежанка была действительно хороша, и много мягче матрасика.

– Если бы не эконом и не Иммани, – сказал юноша, – отец бы не приказал тебя выпороть! Как не стыдно – слушаться собственных слуг!

– Иммани плохой человек, – сказал Шаваш. – Представляете, господин, мне велели отнести корзинку с подарками осуйскому послу, а он стащил из корзинки персик! Надеялся, что меня накажут! Разве человек, который воровал миллионы, может опускаться до того, чтобы украсть персик? А осуйский посланник подарил мне серебряный грош.

– Глупый ты мальчишка, – сказал Астак, – этот осуец еще хуже Иммани. Иммани украл у тебя персик, и ты это видел. А осуец одной рукой дал тебе грош, а другой в это время украл у страны миллион!