Дело о пеликанах

– Да, знаю. Я полагаю, у нас есть общий друг.

– Вы прочли мою маленькую версию?

– О да. Дело о пеликанах, как мы называем его.

– И кто это «мы»?

Вереек присел на стул у ночного столика. Она звонила явно не для светской болтовни.

– Почему вы звоните, Дарби?

– Мне нужны ответы на некоторые вопросы, господин Вереек. Я напугана до смерти.

– Называйте меня просто Гэвин, о’кей?

– Гэвин, где сейчас находится дело?

– И здесь, и там. А что случилось?

– Я расскажу вам через минуту. Сначала скажите, что с делом?

– Ну, я прочел его, затем отправил в другой отдел, кое-кто в Бюро ознакомился с ним и показал директору, которому оно, можно сказать, понравилось.

– Его видел кто-нибудь за пределами ФБР?

– Я не могу ответить на этот вопрос, Дарби.

– Тогда я не скажу, что случилось с Томасом.

Вереек надолго задумался. Она терпеливо ждала.

– О’кей. Да, его видели за пределами ФБР. Кто и сколько человек, я не знаю.

– Он мертв, Гэвин. Он погиб вчера около десяти вечера. Кто-то подложил бомбу в автомобиль для нас обоих. Мне повезло, но теперь они охотятся за мной.

Вереек склонился над телефоном и делал пометки.

– Вы пострадали?

– Физически со мной все в порядке.

– Где вы находитесь?

– В Новом Орлеане.

– Вы уверены, Дарби? Я имею в виду, кому нужна была его смерть?

– Я встречалась с двумя из них.

– Каким образом…

– Это длинная история. Кто видел дело, Гэвин? Томас передал его вам в понедельник вечером. Оно кочевало из рук в руки, и через сорок восемь часов он оказался мертв. Меня должны были убить вместе с ним. Оно попало в плохие руки, вам не кажется?

– Вы в безопасности?

– Это известно одному дьяволу.

– Где вы находитесь? Как вам позвонить?

– Не так быстро, Гэвин. Я еще совсем слаба. Звоню из телефона-автомата, поэтому не надо хитростей.

– Ну что вы, Дарби! Дайте мне собраться с мыслями. Томас Каллаган был моим лучшим другом. Вы должны положиться на меня.

– И что это может означать?

– Послушайте, Дарби. Дайте мне пятнадцать минут, и мы вышлем за вами дюжину агентов. Я сяду в самолет и прибуду к полудню. Вам нельзя оставаться на улице.

– Почему, Гэвин? Кто меня преследует? Скажите мне, Гэвин.

– Я расскажу вам, когда приеду.

– Я не знаю. Томас мертв, потому что имел с вами беседу. Мне не так уж не терпится встречаться с вами сейчас.

– Дарби, пожалуйста. Я не знаю, кто и почему, но я уверяю вас, вы в очень опасном положении. Мы можем защитить вас.

– Может быть, позднее.

Он глубоко вздохнул и присел на край кровати.

– Вы можете доверять мне, Дарби.

– О’кей, я доверяю вам. А как насчет тех, других? Все очень непросто, Гэвин. Мое маленькое дельце кого-то ужасно беспокоит, вы так не считаете?

– Он мучился?

Она колебалась.

– Я не думаю. – Слова застревали у нее в горле.

– Вы позвоните мне через два часа? В кабинет. Я дам вам внутренний номер.

– Дайте мне номер, а я подумаю.

– Пожалуйста, Дарби. Я пойду прямо к директору, когда буду там. Позвоните мне в восемь или в любое подходящее для вас время.

– Давайте номер.

Бомба взорвалась слишком поздно, чтобы известие об этом попало в четверг в утренний выпуск «Таймс». Дарби быстро пролистала ее в номере отеля. Ничего. Она включила телевизор и сразу же увидела на экране живые кадры сгоревшего «порше», все еще находившегося среди обломков на автомобильной стоянке, тщательно огражденной со всех сторон желтой лентой. Полиция считала, что это убийство. Никаких подозреваемых. Никаких комментариев. Затем прозвучало имя Томаса Каллагана, сорокапятилетнего выдающегося профессора права из Тулейна. Внезапно на экране появился декан с микрофоном и заговорил о профессоре Каллагане и о шоке от всего этого. Шок от всего этого, усталость, страх и боль навалились на Дарби, и она зарылась головой в подушку. Она ненавидела слезы, и это будет последний раз, когда она плачет. Она боялась, как бы ей не пришлось оплакивать себя.

Глава 16

Хоть это был чудесный кризис, в результате которого росли рейтинги, и Розенберг был мертв, а его имидж оставался незапятнанным, и Америка чувствовала себя хорошо, потому что он был у руля, и демократы попрятались в щели, а победа на перевыборах в следующем году была у него в кармане, тем не менее ему было дурно от этих событий и сумасшедших предрассветных встреч. Ему было дурно от общения с Дентоном Ф. Войлзом, его самоуверенности и высокомерия, его маленькой квадратной фигурки, сидящей напротив в мятом френче и смотрящей куда-то в окно, в то время как он обращался к президенту Соединенных Штатов. Через минуту он опять будет здесь для очередной встречи перед завтраком, которая станет еще одним напряженным столкновением, в ходе которого Войлз скажет только часть из того, что ему известно.

Президенту надоело пребывать в неведении и довольствоваться теми крохами, которые Войлз находил нужным скармливать ему. Глински тоже давал ему какие-то крохи, и, таким образом, он должен был довольствоваться этими щедротами. Он не знал ничего по сравнению с ними. Хорошо, что у него был Коул, который перелопачивал их бумаги, все держал в памяти и заставлял их быть честными.