Дело о посрамителе воронов

Путешествие поездом из Москвы в нижегородском направлении разительно отличалось от аналогичной поездки из Первопрестольной в Петербург, и Корсаков в полной мере прочувствовал это на себе. Взять к примеру вокзал! В столицах стоят красивейшие братья-близнецы работы Константина Тона – изящные дворцы с часовыми башенками, внутри – паркет, зеркала и мрамор. Даже окрестности кое-как привели в порядок, не говоря уже о том, что вокзалы хотя бы находились в черте города. Нижегородское же направление мало того, что брало свое начало за Камер-Коллежским валом, так еще встречало незадачливых путников мрачной разрухой Рогожского предместья – и это была просто затравочка для начала.

И без того погруженный в прескверное расположение духа, Владимир мрачно взирал убогонькое одноэтажное деревянное здание. По какому-то недоразумению этот сарай принадлежал одной из богатейших железных дорог, связывающей Москву с главной российской ярмаркой. Внутри царила невообразимая давка, пассажиры жались к дверям, ведущим на платформы, в ожидании разрешения садиться в вагоны. Корсаков, мрачно прищурившись, стоял посреди своих многочисленных баулов (хотя следует отдать должное – и в половину не столь объемных по сравнению с тем набором, что он привез в Москву) и пытался найти альтернативные проходы на перрон в обход шумной ароматной толпы, пока не увидел слегка облезлую табличку «Зала I класса». В этот момент часы, каким-то чудом встроенные в деревянное здание, пробили половину четвертого. Двери распахнулись и пассажиры, словно прорвавшая дамбу бурная река, бросились на перрон, занимать места.

– И куда меня понесло? – задумчиво пробормотал себе под нос Корсаков, но все же сунул трешку попавшемуся под руку носильщику и проследовал на перрон.

Единственное свободное место в вагоне первого класса оказалось напротив огромного краснолицего купца, которому и одному-то было тесно в старом купе с низким потолком и узкими короткими диванчиками. Корсаков кое-как протиснулся к окошку, вежливо улыбнулся попутчику и закрылся газетой прежде, чем тот успел открыть рот, чтобы завязать разговор. Публика за окном продолжала брать штурмом вагоны ниже классом и Владимир даже боялся представить, что творится там. В четыре часа пополудни раздался третий звонок, обер-кондуктор торопливо пробежал вдоль вагонов, давая на ходу свисток. Локомотив ответил ему своим протяжным гудком и поезд натужно отполз от перрона. Купец, тяжко дыша, перекрестился. Корсаков был близок к тому, чтобы сделать то же самое.

Дорога до Владимира не отличалась живописностью. Особенно глаз Корсакова оскорбило Орехово-Зуево с огромными фабричными бараками и жуткими высокими трубами, которые выплевывали в небо черные клубы дыма. Счастье только, что поезд пробегал расстояние от Москвы то древнего княжеского города за каких-то 4 часа, так что пытка немилосердно раскачивающимся вагоном обещала быть короткой.

Корсаков прилежно старался изучить каждую статью в газете (в основном – чтобы не пришлось общаться с соседом по купе), но спустя полчаса понял, что буквы плывут перед глазами, настырно отказываясь складываться в слова. Глаза немилосердно слипались. Незаметно для себя самого, Владимир привалился головой к стенке купе у окна и задремал.

Разбудило его вежливое, деликатное даже покашливание, не вязавшееся с образом соседа. Сонно моргая глазами, Корсаков выпрямился и опустил на столик порядком помявшуюся газету.

Напротив него с несвойственной самому Владимиру грацией удобно расположился его двойник. Он с ленцой склонил голову набок, изучая попутчика скучающим взглядом. Корсаков почувствовал, как его сковывает ледяной холод. Двойник наконец открыл рот, будто снизойдя до разговора, однако не издал ни звука. На лице не-Корсакова отразилось легкое изумление – как будто он выполнил все требуемые действия, но так и не получил необходимого результата. Двойник виновато улыбнулся, а затем протянул руку и коснулся груди Владимира, который, несмотря на весь свой ужас, не находил сил отстраниться. На этот раз голос не-Корсакова, пугающе схожий с его собственным, прозвучал у него в голове:

– Скажи, ты думаешь, что твое сердце и правда бьется, или оно всего лишь успокаивает тебя иллюзией, что ты жив?

Корсаков вскрикнул – и проснулся от звука собственного голоса. Его пробуждение вырвало из объятий Морфея и мирно, с прихрюком, храпящего купца напротив. Тот разлепил глаза, осоловело оглядел купе и тут же уснул обратно. Корсаков был бы рад столь же безмятежно последовать его примеру.

Уже на подъезде к Владимиру, купец вновь проснулся, с наслаждением потянулся (заняв бочкообразным туловищем большую часть купе), высунулся в коридор и кликнул кондуктора:

– Вот что, братец! Возьми мне в буфете бутылку вина.

– Какого прикажете? – заискивающе поинтересовался проводник.