Дело о шепчущей комнате

– Боюсь, я уже дал слово, от которого отказываться не по-мужски, – улыбнулся Владимир. – Не говоря уже о том, что терять и лицо, и сто рублей перед корнетом я не намерен. Но, поверьте мне, я не стану списывать ваше предупреждение на дамскую впечатлительность. Наоборот, я благодарен, что вы решились мне довериться. И приму все необходимые меры предосторожности.

– Но… – попыталась возразить Елизавета.

– Решение принято, и я от него не откажусь, – твердо заявил Корсаков. – Доброй ночи, сударыня. Доброй ночи, господин Макеев.

Девушка хотела было сказать что-то еще, но передумала и дала отцу увести себя. Корсаков проводил их задумчивым взглядом.

– Думаешь, она говорит правду? – спросил Павел.

– Или очень убедительно врет, – ответил Владимир. – Nous sommes vraiment dans une position délicate[8]. И это любопытно…

– Владимир Николаевич, – сказал Волков, войдя в гостиную. – Ваша комната готова. Вы уверены…

– Абсолютно, дорогой Леонид Георгиевич, – сказал Корсаков. – Уверяю, что беспокоиться не о чем. Я планирую хорошенько выспаться, а наутро развенчать эту вашу семейную тайну.

Он повернулся к Постольскому, подмигнул и объявил:

– Ну что, доброй ночи!

* * *

Постольский привык вставать рано. Не по-крестьянски, конечно. Но в пять утра он обыкновенно уже не спал. Летом это даже радовало – ему нравилось просыпаться вместе с городом и отправляться на работу, в здание градоначальства. Из булочных и пекарен доносился запах свежего хлеба, мясники везли свой товар в лавки и рестораны, газетчики сновали с перевязанными веревкой стопками ночного тиража. Петербург ощущался одним живым организмом, с собственным заведенным ритмом дня. Зимой было сложнее. Хоть его работа и подразумевала частые разъезды, иногда случалось так, что он уходил из дома засветло, а возвращался в полной темноте, просидев весь день с бумагами, если начальству требовалась помощь. Да и дорога, занимавшая летом около часа пешком, зимой удлинялась еще минут на тридцать. Не сказать, что прогулка получалась приятной.

Но привычка есть привычка. В пять часов утра Постольский открыл глаза, попытался выбраться из-под одеяла – и позорно ретировался обратно. Вой ветра за окном напомнил о непогоде. Морозная буря продолжалась, а домашние печи и камины, кажется, перестали с ней справляться – настолько холодно было в комнате. Павел вытянул руку, подцепил свисающую со стула одежду и, извиваясь не хуже угря, кое-как облачился в униформу, не вылезая из постели. Только после этого он набрался смелости сбросить с себя одеяло и опустить ноги на ледяной пол.

Ночь прошла спокойно. Как и хотел Корсаков, каждому гостю досталась своя комната. По правой стороне коридора расположились Макеев, Елизавета и доктор Комаровский. Напротив – Постольский и Раневский, а между ними, в проклятой комнате, Владимир. Он-то и не давал Павлу уснуть первые полчаса – что-то скреб, двигал мебель, стучал по стенам и полу и бормотал себе под нос по всегдашней привычке. Затем все-таки унялся и, судя по скрипу кровати, улегся. Ночную тишину больше никто не нарушал.

Постольский вышел в коридор, осторожно подошел к соседней двери и постучал. Ответа не последовало. Дверь показалась ему чертовски холодной на ощупь, но, учитывая промозглое утро, Павел не нашел это подозрительным. Решив дать другу еще время на сон, он отправился в гостиную. Камин там уже догорел, поэтому Постольскому пришлось потратить некоторое время, чтобы разжечь его заново. Зато вскоре поленья радостно затрещали в огне, а из каменного зева потянуло жаром. Павел подтащил к камину кресло, забрался в него и принялся греться, чувствуя, как холод потихоньку начинает отступать.

Спустя минут двадцать в коридоре хлопнула дверь и в гостиную, зябко потирая руки, вошел доктор Комаровский.

– Ааа, поручик, уже проснулись! – радостно воскликнул он. – Да еще и камин разожгли. Чудесно! Не будете против, если составлю вам компанию? Холод сегодня утром препаскуднейший!

– Буду только рад, – сказал Павел, указав на свободное место рядом с собой. Доктор подвинул второе кресло, забрался в него с ногами и протянул к огню холодные ладони.

– Не припомню такого морозного утра, – заметил Комаровский, очевидно, не привыкший сидеть в молчании. – Кхе-кхе… Вижу ваш взгляд. Medice, cura te ipsum[9]! – Доктор улыбнулся. – Пока, увы, не получилось, но я стараюсь. С самого приезда.

– А давно здесь служите?

– Лет десять, – ответил доктор. – Это я сейчас осел, остепенился, а раньше служил судовым врачом. Исходил все моря. Представляете меня эдаким морским волком?

– Слабо, – честно сказал Павел.

– Благодарю за честность, – улыбнулся Комаровский. – Но понимаю вас. Смотрел давеча в зеркало и расстраивался: обрюзг, облысел, обмещанствовал. Пропала, знаете ли, авантюрная жилка…

– Скучаете по морю?