Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами

…Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой…

В советских изданиях это стихотворение озаглавлено «К Н. Я. Плюсковой». На самом деле оно называлось «Ответ на вызов написать стихи в честь ея Императорского Величества государыни императрицы Елисаветы Алексеевны». Эти два названия в совокупности отчасти объясняют историю создания произведения. Наталия Яковлевна Плюскова была фрейлиной императрицы, и вызов исходил от нее. Она была начитанной дамой, знала многих литераторов лично. Вероятно, она рекомендовала своей госпоже прочитать те или иные произведения, в том числе и ходившие в рукописях. Возможно, в кругу литераторов зашел разговор о «нетипичной» императрице: о ее разнообразных интересах и талантах, ее сострадательном сердце, ее не показной благотворительности. Наверное, вспомнили и недавние стихи о ней Н. М. Карамзина:

Корона на главе, а в сердце добродетель…

В стихах Пушкина содержался и, так сказать, общественный вызов: Елизавета Алексеевна в эти годы была, как говорили, «забытой императрицей» — царственный супруг к ней охладел, двором заправляла свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Проницательный французский дипломат писал о Елизавете: «Царствующая императрица живет в полном уединении. Она много занимается умными вещами, она много читает, много рассуждает о наших великих писателях, мало говорит…» Русский дипломат добавлял: «Она — жертва политики: у нее нет славы и популярности в общественной жизни и счастья в личной».

Казалось бы, и этих поводов Пушкину было достаточно, чтобы ответить на вызов — вызовом. Но были и другие тайные мотивы, зашифрованные в строке «Любовь и тайная свобода…».

О какой любви писал поэт? Какую свободу он имел в виду?

«Утаенная любовь»

Вдень открытия Царскосельского лицея торжество посетила императорская чета. Елизавета Алексеевна покорила всех — от лицеистов до профессоров. В ее облике величие сочеталось с простотой и неподдельной искренностью. Однако в глазах ее была заметна затаенная печаль, и держалась она несколько отстраненно от супруга и свиты. Во время обеда императрица запросто подошла к лицеисту Корнилову, тот хотел было встать, но Елизавета удержала его легким прикосновением и спросила:

— Карош суп?

Мальчик так смутился, что ответил невпопад:

— Oui, monsieur!

Все рассмеялись. Корнилова потом долго дразнили «monsieur».

С тех пор Пушкин не раз видел Елизавету Алексеевну, чаще всего она гуляла в саду в сопровождении фрейлины. Однажды в темном коридоре флигеля, где находились покои фрейлин, Саша услышал шорох платья и легкие шаги, появилась неясная фигура дамы. Пушкин бросился к ней, но… обознался. Уже на другой день немолодая фрейлина княжна Волконская пожаловалась государю, а тот выговорил директору лицея Е. А. Энгельгардту: «Что ж это будет? Твои воспитанники не только снимают через забор мои наливные яблоки… но теперь уже не дают проходу фрейлинам жены моей». Возможно, муж догадался, что поцелуй предназначался вовсе не фрейлине…

И вот в юношеских стихах Пушкина появился возвышенный образ, который нельзя соотнести ни с одной из возлюбленных поэта. Особенно часто такие строки встречаются в стихах 1816 года, когда венценосные супруги жили в Царском Селе:

Одну тебя в неверном вижу сне…
Везде со мною образ твой,
Везде со мною призрак милый…

А вот и некоторые узнаваемые черты:

Мой свет, мой добрый гений,
Предмет моей любви,
И блеск очей небесный,
Лиющих огнь в сердца,
И граций стан прелестный,
И снег ее лица.

Это никак не почтенная Е. А. Карамзина, и не смуглянка Бакунина, которыми Пушкин увлекался в эту пору. Чудесные глаза и белоснежная кожа запомнились всем, кто видел Елизавету Алексеевну.

Наконец, через год, Пушкин признался близкому другу в любви к недосягаемому божеству:

Я знал любовь, но я не знал надежды,
Страдал один, в безмолвии любил.

И наконец, еще через год назвал ее по имени:

Елисавету втайне пел…

Пушкин был невоздержан на язык. Он часто и много говорил о своих серьезных романах, легких увлечениях и амурных похождениях. Но только не об этой «утаенной любви». В известном «донжуанском списке», составленном самим Пушкиным, лишь одно имя зашифровано литерами NN. Хронологически оно приходится как раз на царскосельский период. Елизавета Алексеевна была единственной, чье имя поэт не мог открыть даже намеком. По крайней мере, при жизни императрицы. Да и не хотел поминать ее имя всуе, тем более в легкомысленном списке, в ряду прочих женщин. Она была — из ряда вон.

«Тайная свобода»