Дело о смерти и меде

Он был весь в своих пчел: такой же угрюмый и такой же суровый. Однажды он был женат, но его жена скончалась во время родов. Убив мать, сын прожил сам всего неделю, — уведя за собой и все слова, которые он мог бы сказать в день похорон отца, и все цветы и подношения, которые мог бы приносить на его могилу. После этих событий он видел себя канувшим в Лету, безвестным, никем незамеченным при жизни. Как его пчелы.

Но вот Старик Гао встретил того самого седого незнакомца, бродившего по едва просохшим горным тропинкам с внушительной сумкой, похожей на ящик, за плечами.

— Я не боюсь грабителей. — Так отвечал пасечник своему двоюродному брату, когда узнал от него, что по горам бродит какой-то чужеземец и разыскивает пчел. Разговор случился за несколько дней до этой встречи, когда Старик Гао приезжал в долину, намереваясь купить целое ведро отбракованного, нетрудоспособного выводка, скорее всего, обреченного там на смерть. Он заплатил за него невзрачную сумму. Это был корм для его пчел, во-первых; ну и если повезет, он мог бы и перепродать часть тому, кто не знал ничего об уготованной судьбе личинок.

Мужчины пили чай в хижине возле пасеки на другой стороне огромного холма. Двоюродный брат Гао переезжал туда поздней весной, когда пчелы начинали давать первый мед; он жил, спал и ел в ней, опасаясь грабителей, весь сезон, вплоть до первых морозов. За сотами и бутылями с белоснежным густым медом приходили либо жена либо кто-нибудь из его детей. Принеся в деревню, они продавали его там.

— Он не грабитель, — продолжил двоюродный брат. — Я направлю его к тебе. Ответишь на его вопросы, покажешь своих пчел, и получишь за это немного денег.

— Он разговаривает по-нашему? — спросил Гао, думая о незавидной судьбе того, кому придет в голову потревожить его черных, блестящих пчел. Думая также о том, что благодаря этой свирепости он может спокойно жить дома, а на пасеку приходить только за медом.

— Акцент у него ужасающий. Говорит, что учился языку у моряков, а они все в основном из Гуанчжоу. Но перенимает он буквально на лету. Хотя и уже старый.

Моряки Старика Гао не интересовали. Он вздохнул, — не только об этом, но и о том еще, что впереди предстоял четырех-часовой путь в свою деревню под не на шутку палящим дневным весенним солнцем. И еще о том, что его двоюродный брат мог позволить себе пить такой превосходный чай каждый день.

На свою пасеку он пришел ещё засветло. Мысль о достатке не выходила у него из головы, он взвешивал несобранный мед и соотносил выручки. У него было всего одиннадцать ульев, а у его двоюродного брата — больше сотни. Пока он мысленно управлялся с продажами, пчелы дважды укусили его: один раз чуть ниже мизинца, другой раз в шею, чуть выше ворота. Он бы и не заметил этого, — ведь за всю жизнь его укусили бесчисленное количество раз, да и места укусов давно уже не зудели и не распухали, — но когда кусают свои пчелы всегда обидно.

Встретились они на крылечке дома Вдовы Цянь. Рано утром этого дня к дому Старика Гао прибежал кто-то из местных мальчишек и сказал, что кое-кто — «высоченный, седой и, наверняка, варвар», так он сказал дословно, — расспрашивает о нем. Идти пришлось через всю деревню, но поспеть за легкими шагами мальчика было не просто. Скоро его провожатый вообще пропал из виду, свернув и скрывшись за одним из заборов. Старик Гао остановился. Осмотревшись вокруг, он заметил на крыльце знакомого дома седого крупного мужчину с чашечкой чая в руках. Пятьдесят лет назад он часто бывал в этом доме. Его жена и мать Вдовы Цянь были хорошими подругами, но сегодня он даже поверить не мог, что после смерти обеих женщин, об этом кто-то помнит. Вдова Цянь пригласила старого пасечника в дом, угостила чаем и представила чужеземцу. Поставив свою коробку на пол, он присел за маленький стол, отхлебнул еще чаю, поставил кружку рядом с кружкой Гао и сказал:

— Мне бы хотелось увидеть ваши пчелы.

***

Когда умрет Майкрофт, следом падет и Империя. Никто об этом не задумывался всерьез, кроме нас двоих. Его тело лежало передо мной, покрытое белой простыней с ног до головы, и мне казалось, что с двумя вырезанными на ткани глазницами, он действительно станет похож на приведение, — в самой распространенной, обыденной интерпретации. На смертном одре он, к моему удивлению, распух, стал еще массивнее и необъятнее. Белые пальцы были толстыми, словно колбаски.

— Добрый вечер, Майкрофт. — сказал я. — Доктор Хопкинс сказал мне, что жить тебе осталось не более двух недель. Еще он попросил ни при каких обстоятельствах не говорить тебе этого.

— Он кретин тупоголовый. — ответил Майкрофт, разделяя каждое слово спазматическими глубокими вдохами. — Я не протяну даже до пятницы.

— Думаю, до субботы минимум.

— Ты всегда был оптимистом. Но увы. В четверг вечером я уже предстану перед господами Снигсби и Малтерсоном, которые заведуют похоронным бюро, в качестве задачки по геометрии. Вот кому придется приложить максимум своих способностей, чтобы переправить мой труп через узкие двери и коридоры сначала из комнаты, а потом из самого здания.