Дело о Тихой Луне

– Что еще за Чжэнь Фэй? Я не знаю Чжэнь Фэя. Госпожу Цзяолун и ее лютню все здесь знают и любят, но кто этот безвестный флейтист?

– Говорят, от подает надежды, госпожа, – кротко ответила компаньонка и замолчала.

Шао Чэнь не любил поэтов.

Вот сама поэзия – это другое дело. Красиво сложенные стихи, записанные на бумаге или на веере, радовали глаз. Но поэты в своем тщеславии и желании заработать отбивали все удовольствие от складного стиха.

Шао Чэнь предпочитал книги и свитки. А людей недолюбливал. Таких вот, как господин Мэйхуа, чьи порывы и желания он считывал с легкостью. Такие люди, как господин Мэйхуа, могли сочинять очень красивые и возвышенные стихи, и призывать слушателей к великому… Да вот беда, сами не следовали своим же проповедям. Самодовольный блеск в глазах господина Мэйхуа выдавал его с головой.

Однако быть тщеславным – не значит быть преступником.

Шао Чэнь перевел взгляд с господина Мэйхуа на господина Чжэнь Фэя. Вот уж кто скромный музыкант – как с гравюры. Глаза опущены, и тонкие пальцы чуть подрагивают, прикрывая отверстия длинной бамбуковой флейты. Колокольчик на нижнем конце инструмента мягко покачивался при движении – алый узел на удачу.

Судя по наряду господина Чжэнь Фэя, он был очень беден, и носил один халат и одну пару обуви круглый год, редко имея возможность сменить облачение. Это было заметно – при всей аккуратности, с которой он обращался с зеленой тканью своей одежды, ведь музыкант должен выглядеть привлекательно. Никто не захочет слушать игру человека, на которого неприятно смотреть. Шао Чэнь задержался взглядом на подоле его платья и на сапогах, потом вновь обратил внимание на лицо – красивое, узкое, с правильным чертами. Волосы господина Чжэнь Фэя были убраны в строгий узел и перевязаны лентой в тон одежде.

Тем временем господин Мэйхуа объявил, что намеревается начать читать и просит музыкантов сыграть ему песню “Полет журавля над тихой водой”, на мотив которой он сложил стих. Госпожа Цзяолун молча тронула струны лютни. Чжэнь Фэй поднес флейту к губам, и тихая мелодия сяо влилась в переливы струн. У господина Мэйхуа оказался приятный голос и правильная речь, отчего стихи его, подчеркнутые звучанием музыки, в самом деле хорошо звучали.

Шао Чэнь покосился на ученика Су: он завороженно смотрел представление, не в силах, кажется, отвести взгляд от белых пальцев господи Цзяолун.

Шао Чэнь хмыкнул. Ему самому что-то упорно мешало раствориться в музыке и поэзии, хотя бы попробовать на время сдаться на милость поэта-победителя и получить удовольствие от вечера. Что-то… Но он не мог понять что, поскольку голос господина Мэйхуа постоянно уводил его в сторону своими сильными, яркими, но совершенно не помогающими расследованию образами ждущей женщины и воина, готового погибнуть, защищая императора. Господин Мэйхуа напевал об их горестно расставании, а Шао Чэнь упорно снова и снова возвращался взглядом к лицу флейтиста.

Спокойное выражение его лица едва заметно омрачала печаль. Во взгляде мелькала сосредоточенность, а быстрые пальцы, порхающие по нотам, все сильнее прижимались к отверстиям.

Шао Чэнь вдруг допольно улыбнулся, разом став похож на большого кота, и погладил себя по бороде. Ученик Су, почуяв, что Шао Чэнь пошевелился, повернулся и вопросительно посмотрел. Шао Чэнь взглядом остановил его: мол, потом.

Господин Мэйхуа начал новую историю: о крестьянине, на чье поле повадилась ходить чужая лошадь. Барышня Цзяолун начала мелодию “Следы небожителя”, на мотив которой были стихи поэта, и Чжэнь Фэй подхватил ее – и снова пальцы, побелев, впечатывались в темный бамбук флейты с яростной силой, которой не должно быть заметно в руках флейтиста.

Шао Чэнь подпер рукой щеку и прислушался.

Теперь он уже не сомневался в том, что слышит фальшивые ноты, какие бывают, если в бамбуковое тело флейты вкралась трещина. Оттого звук был нечист, а ноты неточны, и Чжэнь Фэй уже несколько раз поймал на себе раздраженный взгляд господина Мэйхуа, но все-таки продолжал играть.

Шао Чэнь отметил, что и господин Вэй хмурился и разочарованно качал головой: видать, жалел, что позволил музыканту с плохим инструментом выступить на его приеме. Однако незадача: музыкант, сколько бы он ни был беден, кормится только своим инструментом. Стал бы Чжэнь Фэй терять свой шанс на известность и почет, выступая перед таким обществом с испорченным инструментом? Шао Чэнь покачал головой.

Ну и дела.

Господин Мэйхуа, тем временем, продолжал свои истории: песня сменялась песней, слова вплетались в переливы лютни и флейты. Завораживающий голос последний раз взлетел к потолку – и затих… Зал взорвался возгласами восторга.

Шао Чэнь, глядя на господина Мэйхуа, увидел мелькнувшее на его лице выражение пресыщенности. Этот юноша слишком много видел внимания к себе, и даже столько знатные господа не могли наполнить его радостью. Впрочем, все почести и плату он принимал с улыбкой, такой обворожительной, что каждый гость и, тем более, гостья, сочла за радость вручить ему красный мешочек, коснувшись на миг изящной руки.