Дело огня

— А о пожаре в храме Дайтокудзи я и сам слышал, — гадатель снова поскреб бороденку. — А не находили кого зарезанным неподалеку от Фусими-Инари Тайся?

Яманами улыбнулся. Суеверие или нет, но в проницательности гадателю нельзя было отказать.

— Нет. Пока нет.

— Ну что ж… — Ямада Камбэй приподнял брови. — Значит, он не успел замкнуть знак. Целью же этого человека является разрушение Столицы. Он оскверняет хранящие город святыни, да как еще оскверняет! Каждый труп связан с первоэлементом, превращенным в орудие убийства, порядок же смертей показывает, что сей человек желает поставить первоэлементы в состояние взаимопреодоления. Война первоначал, оскорбленных человеческой смертью, священные места, оскверненные трупами… Боги отвернутся, и город останется беззащитен.

— Перед чем? — поинтересовался Яманами.

— Не знаю. Что-то большое. Пожар, наводнение, вторжение войска… Он постарался весь город заключить в свое заклинание.

— Благодарю, — Яманами достал из рукава связку монет и обеими руками, подняв сначала до уровня бровей, протянул деньги гадателю.

— Это не все. Если я правильно прочел знаки — следующей жертвой будет ребенок. Скорее всего — девочка. И ее убьют, как я и сказал, железом, — гадальшик решительным жестом отодвинул деньги. — Остановите их, господин самурай. Если же у вас не получится… просто предупредите меня, чтоб я успел вывезти из города семью.

Яманами мысленно извинился перед Ямадой за то, что про себя считал его шарлатаном. Помощь гадателя оказалась неоценимой. Теперь Яманами знал — когда, кого, где и зачем.

Оставался вопрос «кто». Но стиль работы Синсэнгуми был таков, что этот вопрос, скорее всего, и задавать-то окажется некому.

* * *

Если господина Яманами прямо-таки преследовало ощущение того, что он провалился в эпоху Хэйан, то у Хидзикаты пытались это ощущение создать — весьма настойчиво, но безуспешно. Актеры, одетые в платье старинного покроя, изображали пылкую страсть кудесника Абэ-но Киёюки к встреченной им в лесу красотке. Киёюки не только ошибался насчет красотки, которая была миловидным воином, одетым в женское платье, но и злостно пренебрегал служебными обязанностями: ему полагалось поспешить во дворец, чтобы поскорее сотворить заклинание против ужасающей засухи… При виде жеманничающего воителя зрители попроще хохотали. Зрители из бывалых театралов покачивали головами: пьеса «Наруками» считалась несчастливой, и кроме того, была запрещена цензурой. В этот раз ее, правда, поставили под старинным названием «Четыре небесных царя и сосна у ворот». Выбор главы театра понятен: напомнить людям, что засуха и пострашней нынешней угрожала людям — и ничего, как-то справились. Но завсегдатаи помнили, что каждой постановке сопутствовали какие-то несчастья, и напряженно ждали не столько развязки, сколько подтверждения этому поверью. Что-то будет на сей раз: проломится доска на «дороге цветов»? Рукав актера затянет в поворотный механизм сцены — и хорошо, если актер успеет выскочить из платья, и дело ограничится конфузом… а то ведь старожилы до сих пор помнят, как от свечей загорелся костюм ситэ[24], как метался человек по сцене живым факелом, опрокидывая другие свечи, как зрители в панике бросились ко входу, топча друг друга и закупоривая узкие двери…

…Служанка из дома Оно спешит через лес, несет в шкатулке чудодейственную песнь-заклинание «Котовария», составленную самой великой Комати. На поляне служанку встречает злокозненный принц Хаякумо, обойденный престолом и обиженный на весь белый свет. Это он, чтобы взойти на трон, вызвал засуху в стране. Завладев же чудодейственным заклинанием, он в подходящий момент вызовет дождь, и тогда отцу-императору ничего не останется, кроме как отречься в его пользу… Само собой, слуги принца убивают бедняжку. А не в меру похотливого Абэ-но Киёюки, польстившегося на переодетого воина, и вовсе зарывают в землю живым.

— Выкопается, — уверенно сказал Сайто, прихлебывая прохладный чай. Потом подумал и добавил: — Фукутё, а что, если этот… пытается вызвать дождь? Или наоборот?

— Возможно, — кивнул Хидзиката.

Он не следил за происходящим на сцене, его больше интересовали зрители. Разглядывать ложу напротив откровенно было нельзя, и если бы Кусака Гэндзуй[25] не выделялся среди людей как пятиярусная пагода среди прочих строений Киото, можно было бы и упустить из виду компанию мятежников.

— Значит, этот длинный — Кусака?

Увы, знаменитый мятежник сидел за колонной, подпирающей галерею с ложами, и лица его разглядеть было нельзя. Впрочем, подумал Хидзиката, мысленно прикидывая ширину ссутуленных плеч рыцаря возрождения, в лицо его и не обязательно запоминать — с таким ростом он в любой толпе будет заметен.

— Кто с ним рядом? — спросил Хидзиката у гэйко-осведомительницы. Та, прикрывая рот веером, ответила:

— По левую руку — господин Миябэ из Кумамото. По правую — господин Ато Дзюнъитиро, вассал дайнагона Аоки. Тот, в накидке песочного цвета — Ёсида Тосимаро.