Дело петрушечника

— Но почему художник?! Мне это не давало покоя. — Муромцев яростно тер висок, который с самого начала ужасного рассказа наливался тяжелой болью. — Зачем вы убили художника? Ведь он даже не принимал участия в голосовании. Он не повлиял на решение о вашем усыновлении, просто сделал несколько набросков!

— Вот именно! — неожиданно взвился Яков. — Никак не повлиял! Даже не пытался! Хотя он был завсегдатаем этих заседаний и ему было прекрасно известно, что Жумайло за взятку берет себе под опеку исключительно смазливых мальчиков! Он был виновен! Ладно. Вы меня сбили. Кто там был дальше? Евген Радевич — учитель, член совета, Егор Нечитайло — купец, член совета, Харитон Цибуля — мастеровой, член совета, Ираклий Пахаклавин — мещанин, член совета. Вроде никого не забыл?

Муромцев напряженно думал. Новые обстоятельства выстраивали все события в правильном порядке, теперь они следовали логике. Логике безумца. Их действительно было ровно десять, как и предполагали. Только вот следили не за теми, этот совет по усыновлению Каргалаки сбил с толку. Люди, к которым была приставлена слежка, оказались ни при чем. Вернее, и они были виновны в судебном подлоге и получении взятки, просто им очень повезло. От раздумий его отвлекли слова Кобылко, который продолжал импульсивно выступать перед сыщиками:

— Вы, наверное, не поверите, но я убивал со спины только первых. А потом понял, как легко они поддаются моим чарам, и осмелел. Я очаровывал их, приглашал танцевать со мной, и они соглашались, с некоторыми даже целовался. Были, конечно, такие, которые отталкивали меня, но были и те, кто сам проявлял излишнюю настойчивость. В любом случае — финал для всех был один. В двух случаях пришлось откусывать пальцы уже мертвым, сапожнику и врачу. И в этом, знаете ли, был особый привкус, простите снова за неуместные каламбуры. Но кроме этих двоих, все остальные были вовсе не против, когда я становился на колени и целовал им руки, пока не добирался до пальца.

Барабанов хлопнул себя по лбу.

— Так вот что означало странное поведение Лилии, когда она находилась в трансе!

Муромцев встретился с ним глазами и согласно покачал головой. Да, теперь стало совершенно понятно, почему Ансельм кружилась в танце с невидимым партнером, почему она кусала нечто, стоя на коленях. Однако… Убийца, который становится на колени перед жертвой. Видимо, это была отсылка к детским унижениям, когда Жумайло заставлял его и других мальчиков целовать ему руки перед сном.

— А потом, — самодовольно продолжал Кобылко, — взбунтовавшаяся кукла, которую эти кукловоды обрекли на страдания, забирала у них палец. Вместе с их греховной жизнью. Зато вместо этого оставляла целую ладонь. Кукольную. Деревянную. У них во рту. Видите, господа, Петрушка знает толк в хорошей шутке, юмор у него народный, порой несколько грубоватый, зато веселый и честный.

Яков внезапно рассмеялся, выпучив глаза и давясь хохотом. Сыщики встревоженно переглянулись, не случился ли с ним нервный припадок, но тот прикрыл рот рукой и выдавил между судорогами смеха:

— Вот… Хи-хи! Этого вам наверняка… Хе! Недоставало для полноты вашего следствия… Ха-ха-ха!!!

Маньяк снял с плеча атласную дамскую сумочку и вынул из нее газетный сверток. Он бухнул сверток на стол перед опешившим Цеховским, газета развернулась, и на стол посыпались почерневшие откусанные пальцы, в разной степени подвергнутые тлению. Некоторые были совершенно мумифицированны, другие были свежее, один из них был нормального цвета и до сих пор сочился кровью. Повисла мертвая тишина, в кабинете, перебивая папиросный дым, поплыл сладковато-мерзкий запах разложения. За спиной у Муромцева внезапно скрипнул стул, послышались странные звуки, и писарь, белый как бумага, опрокинув чернильницу, ринулся к выходу, зажимая рот рукой. Но немного не успел и, едва открыв дверь, окатил приемную красным фонтаном рвоты. Видимо, он пожадничал сегодня за обедом, объевшись борща с чесноком, безучастно подумал Муромцев, и обернулся к более интересной сцене, происходившей в кабинете полицмейстера.

Цеховский, вытаращив глаза, прижался к спинке своего кресла и без конца кричал одно и то же:

— Пристав! Пристав! Увести! Увести немедленно!

Кобылко, чувствуя, что его перформанс подходит к концу, встал и заговорил громко и четко, обращаясь одновременно ко всем:

— Не знаю, прошли ли остальные воспитанники Жумайло через такие же пытки, как и я. Не знаю, сломались ли они так же, как я. Но я знаю, что отомстил за всех них. Не только за моих товарищей по плену в кукольном домике этого садиста, но за всех детей, которых сломали и искалечили взрослые. За тех, кого превратили в чудовище. В такую тварь, как я. Все, я закончил. Убери руки, мужлан!

Последние слова были обращены к приставу, который бесцеремонно потащил Кобылко прочь из кабинета. Крики в коридоре вскоре стихли, и снова воцарилось молчание. В полной тишине Цеховский встал из кресла, лицо его пошло пятнами, усы обвисли, лоб был наморщен, словно судорогой. Он молча пожал руку Муромцеву, а затем Барабанову, поочередно глядя коллегам в глаза.