Дело по обвинению

– По причинам личного характера.

– Например?

– По личным причинам, – повторил Хэнк.

– Побаиваетесь?

– Нет. А чего?

– Не знаю. Например, газетной шумихи. Эти мерзавцы уже заранее предсказывают исход дела. Требуют смертного приговора. Я подумал, что вас это могло напугать.

– Нет, дело не в этом.

– Так в чем же? Не считаете же вы, что у вас нет основания для подобного обвинения?

– Безусловно, есть.

– Предумышленное убийство?

– Да, предумышленное убийство.

– Тогда в чем же, черт побери, дело?

– Я уже сказал вам. Причина сугубо личная. Я хотел бы отказаться, Эфраим. Был бы очень признателен.

– Может быть, кто-то из этих ребят вам родственник или близкий знакомый?

– Нет.

– Неприятно требовать смертного приговора мальчишкам?

– Нет.

– Предубеждены против пуэрториканцев?

– Что?

– Я сказал...

– Я расслышал. Но что это вообще за вопрос?

– Благородное негодование тут ни при чем. Ненависть не разбирается в таких тонкостях. А вдруг вы принадлежите к тем, кто убежден, что в нашем городе должно быть поменьше таких, как Рафаэль Моррез. В таком случае можно как-то оправдать в собственных глазах и подобное убийство.

– Абсурд, – сказал Хэнк. – Не представляю себе, что кто-нибудь может так думать.

– Н-да? Еще как могут! – Холмс немного помолчал. – И вы все-таки не убедили меня, что это дело следует передать другому.

– Ну, а если защита будет ссылаться на то, что прокурором, пусть бессознательно, руководит личная неприязнь?

– Значит вы действительно не любите пуэрториканцев?

– Я имел в виду другое.

– Ну, а кому, по-вашему, я могу передать дело?

– Это решать вам, а не мне.

– Послушайте, Хэнк, вы знаете, что я не склонен к преувеличениям. Если я говорю, что вы лучший наш обвинитель, то это не комплимент. Это очень важное дело, более важное, чем вам...

– Просто очередное убийство. Таких у нас бывает сотни каждый...

– Ну нет, не просто очередное убийство! Это чертовски важно. Я хочу, чтобы обвинителем в этом деле были вы, и шеф этого хочет. И я не собираюсь передавать его другому, если вы не приведете более убедительных доводов.

– Хорошо, – вздохнув, сказал Хэнк. – Я знаком с матерью одного из них, Ди Паче.

– Она что, ваша приятельница?

– Нет, не совсем. Я знал ее мальчишкой, еще до армии. Когда уходил в армию, то просил ее дождаться меня. В Европе получил от нее письмо с отказом. И больше никогда ее не видел. До сегодняшнего утра.

– Давно все это было?

– Лет пятнадцать назад.

– Это очень большой срок, Хэнк.

– Да, но защита может этим воспользоваться. Что если они вызовут Мери как свидетельницу? Если она заявит, что отказалась стать моей женой в 1943 году, и требование смертного приговора – всего лишь мелкая личная месть?

– Как близко вы были знакомы, Хэнк? Вы с ней спали?

– Нет. Ничего подобного между нами не было.

– Может она показать под присягой обратное?

– Чтобы спасти своего сына? Ради этого она скажет и сделает все что угодно.

– И все-таки я не думаю, что это может нам повредить.

– К сожалению, не могу с вами согласиться.

– Позвольте мне немного разъяснить вам это дело, Хэнк. Во-первых, детская преступность стала для города больной мозолью. Все только и говорят о ней: полиция, школа, судьи, пресса. В городе неожиданно появилась масса экспертов, которые вдруг обнаружили, что в нашей стране два с лишним процента детей ежегодно предстают перед судом. И знаете, о чем они визжат больше всего? «Хватит миндальничать! Исключайте нарушителей из школы! Штрафуйте родителей! Запретите ребятам болтаться на улицах! Сажайте в тюрьму! Остановите убийц! Покажите, что мы не намерены больше шутить!» Я вам говорю это только для того, чтобы подчеркнуть то постоянное давление, которое на нас оказывают. Но от нас тысячами других способов требуют сделать из этих убийц пример для остальных. Нас чуть ли не заставляют послать их на электрический стул, чтобы другие убоялись грозного меча правосудия.

– Но послушайте, Эфраим, до сих пор на нас никогда еще не оказывалось...

– Погодите, Хэнк! Это еще только во-первых, а сейчас будет и во-вторых. Вы поймете, почему это важное дело и почему его необходимо поручить нашему лучшему прокурору. Во-вторых, убитый мальчишка пуэрториканец. Пуэрториканцы у нас в городе, пожалуй, самые угнетенные люди в мире, новые козлы отпущения для общества, терзаемого неврозами. Стоит пуэрториканцу совершить преступление и пресса ликует – играя на несомненно существующем предубеждении, она штампует очередного злодея. Я не собираюсь теоретизировать о психологической связи между преступностью и принадлежностью к национальному меньшинству. Я хочу сказать только следующее. На этот раз жертвой оказался пуэрториканец. И теперь все сторонники терпимости развернули кампанию, требуя – и, на мой взгляд, совершенно правильно – возмездия за смерть Рафаэля Морреза. Короче говоря, от нас не только требуют, чтобы мы перестали миндальничать, но чтобы мы перестали миндальничать со всеми убийцами, будь они белые, черные, коричневые или смуглые. Нас просят показать, что правосудие не только грозно, но и справедливо.