Дело побежденного бронтозавра

Однако дотянуться Камакуре-сенсею как раз и не дали. Высокий господин в сюртуке не стал даже подниматься, когда японец бросился на него, словно сокол на лисицу, а просто слегка лягнул супостата. В следующий миг Камакура обнаружил, что он никуда не летит, а, напротив, очень удобно сидит на одном из своих стульев. При этом вставать ему совершенно не хотелось — во всем теле его обнаружилась необыкновенная истома.

— Вы, конечно, уже поняли, что мы перед вашим приходом произвели тут небольшой осмотр и изъяли некоторые огнестрельные предметы, — извиняющимся тоном заметил седоволосый. — Это было сделано исключительно для нашей с вами общей безопасности и для вящей содержательности разговора.

— Кто вы и что вам надо? — простонал несчастный Камакура.

— Позвольте представиться. — Гость в сюртуке церемонно привстал с дивана. Нет сомнений, что это был бы хорошо воспитанный и даже, может быть, приятный в общении господин, если бы только он не пинался так больно. — Я — статский советник Нестор Загорский. А это — мой верный помощник и друг Ганцзалин.

Лицо Камакуры покривилось: ну, конечно, китаец, он так и знал… Подумать только, его подвергли такому унижению в присутствии представителя второсортной нации! Однако он тут же овладел собой и осведомился, чем он обязан столь внезапному визиту господина Загорского и того… второго?

Статский советник отвечал, что у них к Константину Петровичу чисто практический интерес. Если говорить без обиняков, им стало известно, что господин Камакуров занят в России неким сомнительным и даже неподобающим делом. Дело это способно нанести вред их горячо любимой отчизне…

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — высокомерно начал японец, но тут неожиданно и весьма неделикатно встрял помощник Загорского.

— Мы говорим о твоем шпионском задании, — проговорил он, буравя Камакуру недобрым взглядом.

— Что-о? — глаза японца полезли на лоб. Камакура-сенсей — и вдруг какое-то шпионское задание? Да как это может быть, ведь он настоящий правосравный черовек…

— Православный, — неожиданно поправил его Ганцзалин.

Японец бросил на него яростный взгляд, но вынужден был согласиться. Да, конечно, он правос… в общем, именно это он и имел в виду. Он верует в Иесу Кирисито, сегодня он женится на своей невесте в Сампсониевском соборе, он честно работает в пароходстве, так как же, скажите, может он быть шпионом?

Говоря это все, Камакура-сан был так убедителен, что, кажется, даже статский советник на минуту засомневался. Впрочем, помощник его оказался крепким орешком и не поверил ни единому слову японца.

— За дураков нас держит, — заметил китаец, не спуская глаз с Константина Петровича.

— Пожалуй, — после некоторого размышления согласился Загорский.

— А мы этого не любим, — заявил помощник.

— Пожалуй, — снова согласился Нестор Васильевич.

Российская империя, продолжил Ганцзалин, воодушевленный поддержкой хозяина, будет нещадно карать всяких там япошек… (шпиошек, поправился он, перехватив осуждающий взгляд Загорского), так вот, она будет карать шпиошек, которые думают, что им тут медом намазано и собираются ни за грош вызнать наши строго охраняемые государственные тайны.

Нестор Васильевич при этих словах деликатно кашлянул. На его взгляд, государственные тайны в России охранялись недостаточно строго, а в таких условиях, конечно, грех не взять и не положить в карман то, что плохо лежит.

— Вы не подумайте, что я вас осуждаю, — снова заговорил статский советник. — На мой взгляд, в профессии шпиона ничего зазорного нет. Если, конечно, он работает честно и в интересах государства, а не превращает разведку в синекуру. Мы с Ганцзалином и сами, между нами говоря, не раз и не два оказывались в положении шпионов…

— Разведчиков, — уточнил китаец.

Разведчиков, согласился Нестор Васильевич. Именно поэтому они бы очень хотели, чтобы господин Камакура был с ними откровенен. Потому что в противном случае им придется отдать его в руки жандармского управления. А там сидят грубые, безжалостные люди, которые ничего не слышали о чувствительности и тонкой духовной организации, не говоря уже о художественном строе души.

— Я взял на себя смелость посмотреть некоторые ваши свитки, — внезапно перебил сам себя Нестор Васильевич. — Поверьте, я кое-что понимаю в каллиграфии.

Помощник его горделиво кивнул: да уж, в чем в чем, а в каллиграфии они кое-что понимают. Да и не кое-что, а очень много. Если бы он, Ганцзалин, в свое время занимался бы каллиграфией, сегодня он уже затмил бы славу Цай Ю́на, и Чжун Ю, и всех их учеников, вместе взятых…

— Да, так я могу сказать совершенно чистосердечно, что вы мастер этого тонкого и рафинированного искусства, — не дослушав хвастливые речи Ганцзалина, продолжал статский советник. — Будет крайне неприятно, если грубые жандармские вахмистры начнут выкручивать вам руки и ломать пальцы. После этого, разумеется, о любой и всякой каллиграфии придется забыть навсегда.

— Ромать парьцы? — с некоторой дрожью в голосе переспросил Константин Петрович. — Что это за методы такие? Мы ведь, кажется, находимся в цивиризованной стране.