Дело принципа

Напевая и приплясывая, спустилась по лестнице вниз и вышла через заднюю дверь. Поглядела на часы – полчаса еще не прошло, но Грета, я увидела, уже сидела на этой работницкой скамейке. Там сидело человек шесть или семь, я издалека не могла сосчитать, сколько в точности их там было, но Грету по золотым волосам я узнала сразу. Она сидела с краешку. Когда я подошла ближе, то увидела, что на скамейке сидят, наверное, печники или трубочисты, то есть печники и трубочисты вместе. У них были свернутые в кольцо веревки и цепочки, гирьки, узкие лопатки, а также мастерки и зубильца. Наверное, они ждали, когда после обеда остынет печь, чтобы заняться своим делом – почистить дымоходы и, может быть, заменить один-другой расколовшийся кирпич. Ближе к Грете сидел молодой совсем парень. Он довольно нахально на нее косился, и еще минута – он заговорил бы с ней.

Но тут подошла я, встала напротив.

– Нам надо поговорить, – громко сказала я, обращаясь неизвестно к кому.

Трубочисты-печники сразу зашевелились, загудели и заговорили: «Ну, мы сейчас! Ну, мы пошли! Ну, мы мешать не станем».

– Ни в коем случае, – сказала я. – Сидите, друзья. Простите, что обеспокоила. Нам с девушкой надо поговорить. Пойдемте, – сказала я Грете.

Мы вышли со двора.

Пошли по дороге, которая постепенно переставала быть мощеной, становясь сначала гравийной, потом и просто утоптанной, земляной, с двумя колеями, между которыми росла трава и иногда виднелись ромашки. Я сорвала одну ромашку, понюхала ее – она, как положено ромашке, ничем не пахла. Я расстегнула вторую пуговицу на блузке и засунула цветок в петельку.

– Грета, – сказала я. – Ты прекрасно помнишь, что ты натворила прошлой зимой.

– Да, барышня, – сказала Грета.

– Ты прекрасно знаешь, что тебе за то может сильно влететь.

– Ведь это было зимой, – сказала Грета. – Ведь вы говорили со мной месяц назад или даже полтора месяца назад.

Я засмеялась и сказала:

– Ах, Грета, если б ты была не Грета, а Генрих, и не крестьянка, а благородная, я бы посоветовала тебе поступать на юридический факультет.

Грета, конечно, ничего не поняла и только повторила:

– Ведь это же было так давно!

– Срок давности по твоему проступку еще не наступил, – сказала я. – Ну да всё это глупые шутки, впрочем. Помнишь, ты сказала мне, почти дословно «Барышня, я не хочу, чтобы меня уволили. Барышня, место на кухне мне очень нужно. Барышня, не говорите папаше» и наконец «Барышня, что я должна сделать, чтобы вы не сказали папаше, чтобы меня не выгнали?» Было такое, нет?

– Было, – сказала Грета. – Я так говорила.

– Значит, – сказала я, – значит так. Ты должна кое-что сделать.

Мне вдруг показалось, что Грета очень испугалась. Она слегка покраснела и закусила губу. Интересно, о чем она подумала? Я молчала.

– Что я должна сделать, барышня? – спросила она.

– Присядем, – сказала я и указала на поваленное дерево в десяти шагах от дороги.

Был уже вечер, хотя совсем светло. Солнце клонилось к закату, но закат был совсем не скоро. Было недели две до Иванова дня.

– Тебе не жарко в таких толстых носках? – спросила я Грету. – Ну, впрочем, ерунда. Не в том дело. Ты, как я знаю, не замужем.

– Нет, то есть да, – сказала она. – В смысле, да, я не замужем.

– Я так и думала, – сказала я. – А скажи, повар Иван, тот, кому ты помогала таскать корзину с кардамоном и прочими пряностями, ну, с которым вы просто так проветриться поехали. Он что, твой, как это у вас выражаются, «парень»? Вы с ним, как это у вас выражаются, «ходите»?

– Я не обязана отвечать на такие вопросы, барышня, – сказала Грета.

– Конечно не обязана, – рассмеялась я. – Но ты же попросила меня не ябедничать папе, вот и выбирай.

– Что я должна сделать, барышня? – повторила Грета.

– А впрочем, мне это неважно, – рассмеялась я. – Парень – не парень, ходите – не ходите, какое мне, в сущности, дело до твоих любовных увлечений…

– Что вы меня мучаете, барышня? – взмолилась Грета.

Мне вдруг стало ужасно смешно.

Если бы с такими вопросами к Грете пристала близкая подруга, она бы ей, конечно, все вывалила во всех подробностях. Они долго бы сплетничали про своих любовников. А если бы это спросила какая-нибудь посторонняя тетка, причём спросила бы нагло и настойчиво, вполне возможно, Грета надавала бы ей пощечин или оттаскала бы за волосы. Но вот ведь беда – я для Греты ни то, ни другое. Откровенничать со мной она не хочет, а запустить пальцы мне в прическу так, чтобы у меня из глаз слезы брызнули, не может. Ничего не поделаешь. Еще одно упражнение для господ социалистов или графа Толстого.

– Зачем вы смеетесь, барышня? – спросила Грета.

– Так, – сказала я. – Сама не знаю. Так вот, дорогая Грета, мне все равно, соблюла ты невинность до брака или нет, с кем ты здесь, как у вас выражаются, гуляешь. Не соблюла, и ладно. Двадцатый век на дворе, верно?

– Что? – не поняла Грета.

– Двадцатый век, говорю, – повторила я. – Одна тысяча девятьсот десятый год.