Дело принципа

Тут я на минуточку запнулась и представила себе, что вдруг госпожа Антонеску выследила мои разговоры с Гретой и, покуда я подглядывала за Гретой и Иваном, она сама подглядывала за нами троими (ну нет, это невозможно! Это уже полный абсурд!) – как я засыпаю, как я просыпаюсь, в какие игры играю, какие получаю отметки и вообще все такое. Это все записывается узеньким почерком госпожи Антонеску на длинные листочки, а потом то ли дворник, то ли повар, то ли уж не знаю кто едет в уездный город и бросает письмо в почтовый ящик. Да, письмо до востребования. Но ведь там написано, для кого!

Я повернулась к госпоже Антонеску и повторила громко и сердито:

– Просто настоящий роман про сыщиков! Получается, все кругом знали, а одна я – наивное дитя? Все наши мужики знали, что вы пишете доносы моей матери.

– Никто ничего не знал, – сказала госпожа Антонеску.

– Как же-с! – возмутилась я. – Ведь на конверте-то была фамилия?

– Нет, – сказала госпожа Антонеску. – На конверте было написано «Предъявителю банковского билета номер такой-то».

– Какой ужас! – сказала я. – Вам самой не странно было играть в эту игру? Вами могла заинтересоваться полиция. Это очень похоже на шпионский шифр.

Я говорила что-то еще, пыталась изобразить обиду, и при этом быть язвительной и остроумной, но чувствовала, что говорю что-то не то. На самом деле я ни капельки не была оскорблена тем, что госпожа Антонеску следила за мной столько лет и сообщала об этом моей маме. Наоборот, у меня просто камень с души свалился, когда я узнала, что, оказывается, мама, пускай глазами госпожи Антонеску, смотрела на меня все это время.

– Вы мне скажете ее адрес? – спросила я.

– Нет, – сказала госпожа Антонеску.

– Почему?

– Она не велела.

– Скажите мне, пожалуйста, ее адрес! Мне это очень нужно! Я хочу посмотреть, хотя бы издалека. Я не буду к ней приставать, честное слово! Я просто подойду к дому и буду незаметно прохаживаться перед парадной дверью. А если там напротив есть кофейня, я сяду за столик, надвину шляпку на лоб, и меня никто не узнает. И она тоже. Ну пожалуйста!

– Нет, – сказала госпожа Антонеску. – Я дала ей честное слово.

– Вот, – сказала я. Разжала кулак, открыла кожаную коробочку и сунула госпоже Антонеску под нос кольцо с изумрудом. Оно было очень красивое. Я его только тогда подробно рассмотрела и увидела, что вокруг изумруда вделаны маленькие бриллиантики. Солнце как раз заглянуло в комнату и провело своим лучом по моей ладони. Кольцо вспыхнуло черно-лиловым и зеленым цветом. – Вот, – повторила я. – Это вам. Какой адрес?

– Я же тебе сказала, – повторяла госпожа Антонеску. – Я дала ей честное слово, понимаешь? Слово чести.

– А вы разве дворянка? – спросила я.

– А честь бывает только у дворян? – возразила госпожа Антонеску.

– Извините, – сказала я.

Встала на цыпочки, потому что госпожа Антонеску была выше меня на целую голову. Встала на цыпочки, обняла рукой ее шею, чуть-чуть подпрыгнула и поцеловала ее в щеку.

– Боже мой, Стася! – отшатнулась госпожа Антонеску.

Коробочка выпала у меня из руки, упала на пол. Перстень выскочил, два раза прыгнул по дощатому полу – в комнате госпожи Антонеску не было фигурного паркета – и укатился под комод. Госпожа Антонеску, поддернув юбку, опустилась на колени и стала искать перстень под комодом. Я села на пол с ней рядом. Госпожа Антонеску нагнулась и рукой выгребла из-под комода несколько свалявшихся клочьев пыли, тесно исписанный листок бумаги, пустой спичечный коробок, ореховую скорлупку и перстень. Она села на пол рядом со мной, указала на перстень. Я взяла его, обдула от пыли и надела себе на большой палец левой руки.

– Вы на меня не сердитесь, госпожа Антонеску? – спросила я.

– Сержусь, – сказала она. – Но не за твои дворянские глупости, как ты, наверно, подумала. Что за нежности, Стася? Что за поцелуи?

– Я больше не буду, госпожа Антонеску, – сказала я. – Простите. Я как-то растерялась.

Госпожа Антонеску молча чистила себе рукав от пыли.

– А все-таки жалко, что слуг нельзя пороть, – сказала я. – С каким удовольствием я бы лично выпорола лентяйку Эллу. Ну вот что это такое? – Я посмотрела на сизые валики пыли, которые госпожа Антонеску вытащила из-под комода.

Я потянулась и взяла исписанный листок с пола.

– Нельзя, – сказала госпожа Антонеску и вырвала его у меня из пальцев.

– Почему?

– Это чужое письмо, – сказала госпожа Антонеску. – Ты же дворянка, аристократка! Дочь двух знатнейших фамилий – фон Мерзебург и Тальницки! Где же твоя тысячелетняя дворянская честь?

– Госпожа Антонеску, – сказала я, – вы увольняетесь и поэтому так развоевались?

Госпожа Антонеску неожиданно выпрямилась, сидя на полу, и с размаху дала мне подзатыльник. Первый раз за всю мою жизнь меня ударили. Я даже не поняла, что произошло. У меня зубы состукнулись, и прищемился язык. Было больно, так что слезы полились из глаз, но я справилась с собой и спросила:

– Это за поцелуй, да? То есть мы квиты?

Госпожа Антонеску заплакала тоже.