Дело принципа

— Это фантазии! — громко сказал папа, а потом добавил: — Сказки, другими словами.

— Я же ничего не утверждаю! — сказала я и тоже уронила чайную ложечку прямо на блюдце с недоеденным творожным пирожным. — Я просто задаю вопрос.

— Фантазии! — закричал папа.

— Но я вовсе не настаиваю, что это правда! — сказала я и как следует врезала рукояткой фруктового ножа по блюду с десертом так, чтоб это было громко, но при этом чтобы не разбить. — Я просто спрашиваю: господин профессор, ведь многие легенды имеют, так сказать, историческую подоплеку. Так вот вопрос…

— В чем же вопрос? — ласково спросил профессор. — Дорогая Станислава, вы уже сами на него ответили. Действительно, многие легенды и даже сказки имеют историческую подоплеку — это бесспорно.

— То есть вы хотите сказать, что такое могло быть? Чтобы помещик послал своих гайдуков сжечь деревню и вырезать все ее население?

— Конечно, разумеется, — сказал профессор. — Конечно, могло быть. Такое бывало не раз. Тем более в пограничных краях. Резали в основном чужаков. К сожалению, так было еще в прошлом веке. Жестокие нравы.

— Значит, про кувзаров это правда? — спросила я.

— Вот именно о кувзарах, — сказал профессор, — я как раз ничего и не слышал.

— Выпьем ликера? — предложил папа.

— Благодарю вас, — сказал профессор. — Пожалуй, что нет. Фрау Дрекслер, — обратился он к своей жене, — а вы не желаете ли выпить рюмочку чего-нибудь сладенького?

Она отрицательно помотала головой, как будто бы ее слепой муж мог увидеть; впрочем, это было скорее адресовано нам с папой.

Вообще за весь этот обед (а он, вместе с сидением в гостиной, длился часа два с половиной) она не проронила ни слова.

Через два дня — а эти дни я провела, можно сказать, взаперти: сидела дома, занималась с учителями и вообще наружу носа не казала — произошли два события.

Во-первых, в городской газете на первой странице появился аншлаг «Убийство на улице Гайдна!».

Сама статья была на третьей странице. Там сообщалось, что в одном из домов на улице Гайдна (номер дома не указали, молодцы!) было обнаружено тело женщины, убитой выстрелом в голову. Судя по документам, которые были найдены при убитой, она принадлежала к группе заговорщиков, которые намеревались совершить покушение на премьер-министра или на кого-то из членов царствующего дома, а может быть, даже на самого государя императора. Автор статьи высказывал подозрение, что убийство этой женщины — операция тайной полиции.

За обедом папа спросил меня, не читала ли я эту статью. Я на всякий случай сказала, что нет, не читала. Хотя прочитала еще в прихожей, на столике у зеркала, куда Генрих положил газету, принеся из почтового ящика. Папа пересказал мне статью в подробностях, которых в статье не было. Правда, он всякий раз оговаривался: «по-моему», «мне так кажется».

Папе казалось, что эта женщина пряталась в одном из домов по улице Гайдна («там есть маленькие, почти заброшенные домики, этакие крохотные виллы, а также есть небольшие почти что дворцы, переделанные в многоквартирные дома» — ха-ха, это он мне рассказывает про улицу Гайдна! Умереть можно!). И вот эта женщина, наверное, пряталась в этом доме. Но в один несчастный вечер она вышла наружу, то ли на террасу, то ли спустилась в сад, и тут-то ее и подстерегла пуля стрелка, который выслеживал ее, прячась в домике напротив. Что же касается заговора против императора и вообще против нашей прекрасной империи, против «карнавала», как называли наш чудесный мир в салонах и кружках, то папа считал такой заговор весьма вероятным, просто даже обязательным.

— Я бы удивился, — говорил папа, — если бы такого заговора не было.

— А представь себе, — сказала я, — что такого заговора нет?

— Значит, — сказал папа, — этот заговор очень хорошо законспирирован! — И щелкнул пальцами, радуясь собственному остроумию. — Но вообще все это безобразие, конечно.

— Заговор? — спросила я.

— Нет, — сказал папа. — То есть, конечно, да. Заговор — это безобразие, кошмар, предательство и подлость. Но я не о том. Безобразие — вот так поступать, как поступила тайная полиция. Посылать убийц.

— Подумаешь! — сказала я. — Они же замышляли против кайзера! А значит, против нас с тобой. Все совершенно справедливо. Так им и надо! Так этой террористке и надо! Будь я на месте этого стрелка, — сказала я, чувствуя, как у меня колотится сердце и пересыхают губы, — у меня бы рука не дрогнула. Я бы влепила ей пулю промеж глаз.

— Боже! — сказал папа и закрыл лицо руками. — Что ты говоришь?! Девочка моя, откуда в тебе это?

— Эти люди хотят разрушить все, ты понимаешь?! Они призывают революцию или войну! Или то и другое вместе! Их надо уничтожать!

Папа перевел дыхание и внимательно на меня посмотрел.

— Их надо судить, — сказал он. — Я не сочувствую им ни капельки, но существует закон. Арестовать, изобличить и судить. А уж по суду — хоть расстрелять, хоть повесить. Как решит суд.

— Какой ты у меня замечательный! — сказала я. — Ты настоящий благородный аристократ, что бы там ни писал о тебе этот профессор, Дрекслер, так?

— А что он обо мне написал? — взволновался папа. — И где написал?