Дело принципа

Вот ведь в чем дело: несмотря на все наши ссоры и взаимные насмешки — мы с ним, как ни крути, за эти почти десять лет стали самыми близкими людьми. И я, хотя была его дочерью, была для него единственной и самой близкой женщиной за эти годы. Я не знаю, бегал ли он на конюшню в имении, ездил ли он к актрисам в Штефанбурге. Ну, допустим, что да. Это неважно. Это полнейшая чепуха. Его единственной любимой женщиной все это время была я. Почти такая же злая и капризная, такая же непонятная, непредсказуемая, но зато такая же умная, проницательная, начитанная, разговорчивая, с такими же потрясающими фантазиями, как бросившая его жена. То есть как моя мама. И вот теперь они с мамой сошлись снова. Или собираются сойтись. Не могут быть у одного мужчины две любимых женщины в одном доме. Это, ей-богу, какой-то разврат. Или прямая дорожка в сумасшедший дом. Так что папа прав, разумеется. Хотя мне от его правоты не легче.

Поэтому я сказала:

— Впрочем, ладно. У меня есть время подумать?

— О чем? — спросил папа.

— Выбрать: Париж или Петербург, — ответила я. — Вы, я надеюсь…

Я хотела спросить: «Вы меня обеспечите как следует? Чтобы я могла снять хорошую квартиру в Париже или Петербурге, нанять прислугу, ходить в театры, я уж не говорю о плате за обучение и книги — это как бы само собой разумеется». Но осеклась, подумав, что это было бы слишком бессердечно — задавать такие вопросы в столь важный момент, и поэтому продолжила:

— Вы, я надеюсь, устроите что-то вроде семейного ужина? Чтобы мы наконец все вместе посидели, поговорили о будущем нашей семьи. Чтоб я наконец могла увидеть вас — веселых и счастливых — рядом!

Папа посмотрел на меня очень пристально, пытаясь понять, правду ли я говорю, или издеваюсь, или что-то задумала. Но я со всей доступной мне искренностью улыбалась и хлопала глазами. И он, кажется, поверил.

— Да, — сказал он. — Разумеется.

— И моего нового брата князя Габриэля ты тоже позовешь?

— Разумеется! — сказал папа. — Если он захочет. Надеюсь, даже уверен, что он захочет. Это ведь очень важно — первый общий семейный вечер в нашей обновленной, так сказать, семье!

И папа поднял палец.

— Чудесно, папочка! — сказала я. — А почему мама, если вы уже обо всем договорились, если сейчас сплошная любовь и снова семья, почему мама не пришла к дочке на день рождения?

— Хорошенький был, кстати говоря, день рождения, — сказал папа. — Я понимаю, ты не виновата, но… Надеюсь, эта история тебя многому научила.

— Не надо, папочка! — попросила я. — Но ведь мама же не знала, что такое случится? Или знала? Или все-таки знала? — Я сощурилась и нахмурилась.

— Бог с тобой! — фыркнул папа. — Откуда она могла это знать? Ну, не думаешь же ты, что твоя мама знакома с этими мерзкими подпольными абортистками?

— Я ничего не думаю.

— Она в самом деле захворала, — сказал папа. — У нее действительно тяжелейшая мигрень. Будет правильно, если ты ее навестишь.

— Непременно навещу. Прямо вот сейчас. Но у меня еще есть кое-какие дела. Я буду вечером. Или завтра вечером.

Я подошла к нему, чмокнула его в щеку, быстро собралась и выбежала на улицу, думая только об одном: скорее бы появился этот проклятый черт Фишер.

Наверное, Фишер на самом деле был черт, потому что появлялся тут же, стоило только о нем подумать. Прямо как Мефистофель. Жалко только, что я не Фауст. Впрочем, «появлялся тут же» — это слишком сильно сказано. Фишер ждал меня на улице Гайдна, 15.

Но перед этим я, как велел папа, съездила к маме, привезла ей цветы и конфеты. Дверь открыл князь Габриэль. Мы с ним расцеловались вполне по-братски. Мама лежала на диване. Бледная, некрасивая, но прекрасная. На столике стояли разные микстуры и капли и горела спиртовка под чайником, из носика которого шел какой-то ароматический пар, и мама его вдыхала.

— У тебя, наверное, вот от этого всего голова болит, — сказала я, без спросу закрутив огонь. — Вообще, мне кажется, ты залечилась. Нельзя столько лекарств на одну душу! — Я показала на столик, где теснились пузырьки и коробочки. — Мама, тебе надо в деревню. К лесам и полям, к озерам, речкам и сенокосам. Папа сказал, что вы помирились. Я счастлива. Правда, он сказал, что вы решили выпереть меня в Париж или Петербург. Но, наверное, вы правы.

— Отчего же выпереть? — томно сказала мама. — Тебе ведь надо получить образование. Образование для девушки — это так современно! А нет — так нет. Мы будем только счастливы, если ты будешь жить с нами и покоить нашу старость.

— Хорошо, мамочка, — сказала я. — Прости мое детское любопытство. Что ж там было с этим Ковальским? Ты можешь мне объяснить двумя словами? А если не двумя, тогда не надо. Тогда в другой раз.

— У меня невыносимо болит голова, — мама прикрыла рукой глаза. — В другой раз.

Я вздохнула и все-таки спросила:

— Но тогда хоть одно слово. Просто — «да» или «нет».