Дело Рихарда Зорге

Военный атташе в Токио полковник Кретчмер в телеграмме, отправленной в Берлин несколько недель спустя, прокомментировал реакцию японских военных кругов, сообщая, что на японцев особое впечатление «произвел тот факт, что немцы не только шпионят в Японии в пользу Советского Союза, но и собирают секретные военные данные в Японии по указаниям германского Министерства обороны.

После решения о вынесении смертных приговоров по делу Зорге и на фоне продолжающегося следствия против других немцев в кругах японской военной разведки возникло серьезное недоверие к германской колонии в Восточной Азии, которое ни в коей мере не уменьшили инструкции германского Министерства обороны Лисснеру в отношении японской разведки. Когда я разговаривал с японскими офицерами, я ясно объяснил, что Лисснер лжет… и что он собирал информацию только для русских. Любое вмешательство германской военной разведки в пользу Лисснера было бы неправильно понято японцами и стало бы политически деликатным вопросом».

Германский посол добавил к этой телеграмме свой собственный напыщенный комментарий: «Я очень сожалею, что Лисснер своим поведением сделал невозможными любые попытки открыто прояснить дело и дал дополнительную пищу для японской болтовни о якобы шпионской деятельности Германии».

«Признание» Лисснера могло иметь лишь катастрофические последствия для отношений японской и германской разведслужб. С его арестом немцы утратили жизненно важный источник разведданных о боевых порядках советских войск на Дальнем Востоке.

Как мрачно и точно докладывал в середине сентября полковник Кретчмер:

«После шпионского дела Зорге, связанного с германским посольством, и нынешних обвинений в шпионаже против Лисснера, работавшего на германское Министерство обороны, а также против Крома японский генеральный штаб чрезвычайно подозрительно относится к любым формам сбора разведданных немцами. Возможно, это связано с японской решимостью не допустить, чтобы какая-то «бестактность» или «неловкость» со стороны иностранцев расстроила бы их политику нейтралитета в отношениях с Россией».

Тщетно Мейзингер уверял японскую полицию, что Лисснер лжет, когда говорит, что он сообщал данные о политической и военной обстановке в Японии. Такие отчеты часто поступали через германскую дипломатическую миссию в Чунцине и официально подписывались посланником. Даже если у него и не было никаких особых инструкций делать это, нет свидетельств, показывающих, что начальство Лисснера в Берлине или приказало ему прекратить подобные операции, или не нуждалось в подобной информации.

Необычайно враждебная реакция германских чиновников в Токио на этот аспект дела Лисснера была вполне естественной. Подобные отчеты являли собой прямое и наглое вмешательство в их собственные функции специалистов, действующих на японской военной и политической сцене, а также появление конкурирующих аванпостов, действовавших вне их контроля особенно на фоне резкого усиления более чем справедливых японских подозрений относительно германской разведывательной активности на Дальнем Востоке.

Германское посольство пальцем о палец не ударило в пользу Лисснера перед японскими властями. Однако он был освобожден в начале 1945 года, поскольку Япония не смогла найти против него никаких улик. Он так страдал от долгого заключения и плохого обращения, что здоровье его было серьезно подорвано. Его начальник адмирал Ка-нарис уже был арестован в Германии за участие в Июльском заговоре, и Лисснер остался в опасной изоляции в Японии.

Жестокое и упорное преследование подозреваемых из числа обитателей немецкой колонии в Японии, которое начал Мейзингер с 1941 года с использованием если не методов, то средств из арсенала гестапо, возможно, и поправило его личную репутацию профессионального полицейского. Но в другом, намного более зловещем аспекте своей деятельности Мейзингер был призван к ответу.

В самом конце войны американские оккупационные власти арестовали Мейзингера в Токио вместе с сотрудниками германского посольства. После допросов в Европе Мейзингер бьш выдан Польше, где предстал перед судом, чтобы ответить за совершенные под его руководством германской службой безопасности зверства в Варшаве в 1940 году. Верховный национальный трибунал Польской Народной Республики 3 марта 1947 года приговорил его к смерти. Вскоре Мейзингер был повешен.

Глава 18. ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ

Я всего лишь лист большого дерева. И, сыграв свою роль, я упаду на землю.

Вукелич, из письма к жене, написанного в тюрьме