Дело Рокотова

В зал вводят подсудимых. Поражает враждебность, с какой их встречает приглашенная сюда и специально подобранная публика. За многие годы моей адвокатской деятельности в Грузии (да и в Ленинграде) мне ни разу не приходилось ви­деть такую ненависть к подсудимым со стороны людей, лич­но не заинтересованных в исходе дела. Будто и в самом деле перед ними появились не обыкновенные, такие же, как они, люди, а какие-то опасные хищники, которых сле­довало уничтожить без суда и следствия. Но еще больше, чем реакция зала, меня поразило поведение председатель­ствующего Громова и прокурора Г. Терехова. Они спокой­но дали разбушевавшемуся залу излить свой гнев, без вся­кой попытки прекратить эту истерию. Я поняла, что публика в нашем деле, словно хор в древнегреческой драме, будет сопровождать весь этот спектакль процесса в роли "вырази­теля всенародного гнева".

Между тем, в зал ввели и посадили за барьер на скамью подсудимых совершенно обыкновенных людей: Рокотов, как и остальные, чисто выбрит, в сером костюме. Он не­большого роста, с маленькими серыми глазами и острым носом. Он сидит спокойно, как отрешенный, ни на кого не смотрит, никого в зале не ищет. Да и нет у него тут близких. Рядом сажают Надю Эдлис. Красивая молодая брюнетка, элегантно одетая, с высокой, красиво уложенной, прической роскошных черных волос. За ней входит молодой, голубо­глазый Файбишенко. Он оглядывает зал с большим любо­пытством.

Во втором ряду барьера сажают остальных. Это — грузин­ские евреи братья Паписмедовы, которые, заметив среди при­сутствующих в зале своих жен, начинают тихо плакать. Лагун, кандидат технических наук, обыкновенный советский интел­лигент. Бедная Ризванова — простая, серая женщина, очень далекая от того страшного облика, в каком ее представля­ют газеты.

Кто-то вдруг очень "по-домашнему" приветствует меня на чистом грузинском языке. Это Сергей Попов, муж Нади Эдлис. Предки его приехали из России и поселились в Абха­зии; сам Сергей родился и жил в Сухуми, его трудно отли­чить от грузина-абхазца. Попов — музыкант и в Сухуми счи­тался популярным эстрадным актером. Его сажают отдельно, вдали от подсудимых, даже от жены — Нади Эдлис. В отличие от остальных обвиняемых, настроение у него бодрое.

Нам уже известно, что Попов помог следствию и тем заслужил к себе особое отношение. Для облегчения собствен­ной участи он оговорил даже собственную жену. На процессе, вероятно, для него создадут особый статус. Хотя по сте­пени тяжести обвинения он должен идти вторым после Ро­котова, но все мы уверены, что к нему будет применена другая мерка.

Уже с первой минуты после открытия заседания не пере­стают щелкать кинокамеры. Ходят слухи, что будет снят весь процесс, а по окончании дела фильм покажут по московско­му телевидению, и одновременно он будет демонстрировать­ся в ряде московских кинотеатров.

Наконец, председательствующий начинает читать обвини­тельное заключение. В это время стороны не вправе покинуть зал, и мы обязаны сидеть в течение многих часов и еще раз слушать то, что знакомо нам в мельчайших подробностях. Если возникают вопросы, объясняемся между собой шепо­том подзвуки кинокамер.

Но вскоре понимаем, насколько это неосмотрительно — перешептываться в переплетенном проволоками зале. На второй день, во время перерыва, к нам подошел прокурор Терехов. С большинством участвующих в деле адвокатов он хорошо знаком. Я же встретилась с ним впервые.

— Приветствую представительницу солнечной Грузии.

Он берет меня под руку и всех нас приглашает в буфет.

Приземистый и широкоплечий, Терехов немного грузен. Он хорошо воспитан, исключительно вежлив, с приятными манерами.

По дороге мы разговаривали на посторонние темы. Вдруг он остановился и говорит мне:

— Вы представляете! Вчера Шелепин упрекнул меня, что мои ребята очень шумят, переговариваются между собой и мешают ему смотреть и слушать процесс.

Что это? Почему он вдруг дает понять нам, что Шелепин — председатель КГБ, сидит у себя в кабинете и с помощью особого телевизионного экрана видит наш процесс и слышит каждый наш вздох? Если Шелепин слушает, как перешептыва­ются "его ребята" — группа прокуроров, которые сидят поза­ди Терехова и помогают ему, так, вероятно, слушает и нас. Сомнения не было. Терехов просто предупредил нас. После этого в течение всего длительного процесса мы разговари­вали между собой записками, которые тут же рвали и клоч­ки бросали в портфели.

Допрос главного обвиняемого — Яна Рокотова — продол­жался два дня.

Удивительным и совершенно непонятным было отсутствие в его показаниях какой-либо заинтересованности. Обычно, даже полностью "раскаявшийся" и "чистосердечно признаю­щийся" обвиняемый, давая показания, подсознательно, поми­мо своей воли, старается где-то что-то скрыть, где-то что-то смягчить. Рокотов рассказывает о своей "деятельности" так, что, кажется, он бесстрастно читает написанную кем-то чужую биографию.

Опустив руки по швам, он говорит в микрофон, ни на кого не глядя.