Дело с двойным дном (пер. В.Селиванова)

В квартиру девицы ворвалась группа полицейских во главе с Яцусем. И их восхищенным взорам предстала во всей красе старинная охотничья сумка, тот самый потрепанный ягдташ. Яцусь без помощи лупы разглядел на ней пыль веков и тайника в ветеринарной клинике. Золота в сумке не обнаружили, она была битком набита денежными купюрами, отечественными и иностранными, уложенными тесными рядами. Сумка была в отличном состоянии, купюры в значительно худшем, к тому же они давно вышли из употребления: довоенные польские злотые, французские франки, немного долларов.

– А драгоценности? – поинтересовалась я, на минуту оторвавшись от скворчащих на огне отбивных.

– Никаких драгоценностей. А Яцусь с пеной у рта уверял: их там никогда и не было. И Доминик наверняка здорово разочаровался, когда заглянул в сумку.

Одни лишь доллары и пригодились, а сколько их там было, никто не знает. Золота в квартире никакого не обнаружили, кроме колечка и сережек, представляющих личную собственность и в самом деле тощей и рыжей девицы. Вот я и опять засомневался в том, что это Доминик похитил золото, обнаруженное Райчиком в тайнике дома покойной Наймовой.

– Странно, что Доминик не прихватил ягдташ, когда смывался от своей рыжей красотки.

– Он просто не успел, ведь сумка была хорошо запрятана в самой глубине огромного шкафа, битком набитого вещами девицы. А ему пришлось спешно покидать помещение, отпирать шкаф и извлекать сумку не было времени. Да и с сумкой он вряд ли убежал бы от погони.

– А кроме сумки, ничего из его вещей не осталось?

– Осталось, как же: трусы да майка и еще пара драных носков. Влюбленная девица закупила ему все новенькое, а спал Доминик в шелковой пижаме ее альфонса. Кстати, этого альфонса она куда больше, чем нас, боится. Нам она сразу же все как на духу рассказала, решительно заявив, что никакого преступления не совершала, что полиции нет никакого дела до того, кого она у себя дома держит. Кого хочет, того и любит, иметь любовника не запрещается законом. И она, в общем-то, права. Ни о каком преступлении, совершенном Домиником, она ничего не знала, он с ней не делился. Поделились мы, и только тут девица жутко испугалась. И как вы думаете, что именно ее испугало?

Погасив газ под сковородой с отбивными, я спохватилась, зажгла снова, отбивные переложила на блюдо, а в жире на сковороде принялась поджаривать очищенные и нарезанные четвертинками яблоки.

Болек прервал рассказ, с умилением наблюдая за моими действиями.

– Так кого же она испугалась? – спросила я, поставив на стол угощение.

– Своего альфонса. Боже, какой аромат… На коленях умоляла нас не говорить ему правды о Доминике, иначе ей не жить.

Я удивилась.

– Почему? Ведь он же получал свою долю с клиента.

– Получал, но она обязана была знать, с каким клиентом имеет дело. Скрывать в доме убийцу не имела права, это опасно для бизнеса, такого девке не простят. А как девка определит, убийца или нет клиент, – это уж ее забота, у нее свои методы, альфонс же осуществляет лишь ее внешнюю охрану да защиту от конкуренции. Вот она и умоляла нас скрыть от него правду. Поскольку это было в наших интересах, я пообещал не распространяться насчет того, почему мы разыскиваем Доминика, а она взамен рассказала без утайки все, что знала. Ну, например о том, что всю свою наличность Доминик держал в большом бумажнике, битком набитом, и бумажник этот всегда при нем. Приклеил к животу лейкопластырем, так и спит с ним. А мелочь на текущие расходы в карманах держал. Идея с лейкопластырем неплохая, любой проснется, когда начнут ему с живота сдирать пластырь.

Глядя на сияющего Болека, Януш недоверчиво заметил:

– Упустили бандита с денежками, а ты сияешь, как медный грош перед получкой. Не может быть, чтобы вы все-таки чего-то там не нашли.

– Ты прав! – расплылся в улыбке Болек и положил на свою тарелку отбивную с блюда, выбрав самую большую. – Нашли, но не скажу, что я так уж радуюсь этому, потому как возникает новое осложнение. Ведь этот паршивец Яцусь уверяет…

Нам с Янушем пришлось довольно долго ждать, чтобы узнать о новом открытии паршивца Яцуся.

Болек отрезал кусочек отбивной, положил в рот и принялся жевать. Даже не дал остыть мясу! Но, похоже, не обжегся, проглотил благополучно и даже глаза закрыл от наслаждения.

– Поэзия! – выдохнул он. – Ничего подобного мне и во сне не снилось!