Дело Сарры Модебадзе

Я не могу входить в разбор всех случаев судебных приговоров, приводимых в доказательство употребления евреями христианской крови. Но к чести русского судопроизводства, даже и дореформенного, следует сказать, что наши обвинители могут указать только единственный случай обвинительного приговора, в котором, впрочем, вопрос об употреблении крови устранен. Прочие случаи подозрения против евреев или не выходили из сферы сплетен, не доходя до суда, а нередко будучи даже категорически опровергнуты, или оканчивались оправдательными приговорами. Знаменитое велижское дело, на которое любят ссылаться в доказательство против евреев, окончилось тем, чем оно и должно было окончиться по всей справедливости. Государственный совет признал, что показания доносчиц, заключая в себе многие противоречия и несообразности, без всяких положительных улик или несомненных доводов, не могут быть приняты судебным доказательством против евреев и составляют ничем не подтвержденные изветы, за которые доносчицы подвергнуты наказанию. Не менее знаменитое саратовское дело ждет своего исследователя, который подверг бы его весьма поучительному всестороннему исследованию с точки зрения исторической, историко-богословской, судебно-медицинской. Не пускаясь в такое исследование, я не могу не заметить, что саратовское дело рассматривалось в порядке старого судопроизводства, признанного несовершенным и недостаточным для достижения правильного судебного убеждения. Саратовское дело, рассмотренное теперешним порядком, – порядком перекрестного допроса и состязания сторон, может быть, разъяснило бы то недоумение и тот вопрос, который ставят обвинители евреев. Откуда, говорят они, эти одинаковым образом и умышленно искаженные трупы маленьких детей? Почему находят их там только, где есть евреи? Почему это всегда дети христиан? И, наконец, почему случаи эти всегда бывали исключительно во время или около пасхи? Как объяснить, что могло побудить кого бы то ни было к бессмысленному зверскому поступку, если это не какая-либо таинственная кабалистическая или религиозно-изуверская цель? Отчего, переспрошу я в свою очередь, происходит то, что доносчики и уличители евреев, являясь в таком качестве добровольна, заявляя искреннее желание открыть истину, показывая иногда даже раскаяние в своем соучастие в уличаемом ими преступлении, дают на следствии той дело разноречивые, а иногда и прямо противоречивые показания? Отчего масса подробностей в их показаниях оказывается очевидной и категорически опровергаемой ложью? Откуда в, их разъяснениях, наряду, по крайней мере, с вероятным и возможным, является масса невероятного и недопустимого, очевидно, выдуманного и ложного? Отчего обыкновенно только после многих передопросов и очных ставок, после многих усилий и разъяснений, сглаживания противоречий и устранения очевидных несообразностей оказывается возможность остановиться на чем-нибудь существенном? Отчего эти доносчики и уличители – всегда люди, которым терять нечего, люди самой нехорошей репутации? Отчего эти многочисленные, беспрестанно меняемые оговоры – то утверждаемые, то отрицаемые и объясняемые или запамятованием, или ошибкой? Эти вопросы напрашиваются сами собой при чтении дел велижского и саратовского. Если те и другие вопросы подставить один против других, то разгадку найти не трудно. Были выгоды в обвинении евреев в средние века, есть они и в наши дни. Ребенка убивает и увечит тот, кто делает потом донос. При изувечивании держатся обыкновенно тех классических внешних признаков, понятие о которых держится в рассказах народных. Доноситель, по-видимому, сам себя предает правосудию, но это только по-видимому. В сущности себе он отводит весьма скромную долю участия; он обыкновенно случайный свидетель преступления под влиянием угроз и страха согласился вывезти и скрыть труп, а потом под тем же влиянием не решался некоторое время донести о преступлении, но теперь под влиянием угрызения совести решается все открыть правосудию и выяснить дело. Раз он попал в роль разъяснителя дела, – его цель достигнута и карьера сделана. Теперь он – сила, человек великого значения. От его слова теперь зависит судьба многих. Теперь его бессовестный в глаза брошенный оговор может заставить дрожать человека сильного, считавшего его до сих пор ничтожеством. Теперь этот человек будет раболепно смотреть ему в глаза, заискивать в нем, ублажать, довольствовать. Сам доноситель в остроге. Но что для него острог? Кому – тюрьма, а ему – родной дом. Он, пожалуй, и жизнь-то увидел с тех пор, как попал в тюрьму в качестве доносителя по важному делу. И смотритель тюрьмы относится к нему с почтением: не простой ведь воришка – генерал от преступления. И следователь его ценит как человека, нужного для дела, которое воспламенило следователя своей грандиозностью. А в перспективе за собственное умеренно себе отмежеванное участие в преступлении – смягченное наказание, ввиду заслуг, оказанных по раскрытию преступления, как это и случилось по саратовскому делу. Вот, господа судьи, истинная, тяжелая разгадка недоумения, возбуждаемого трупами классически изувеченных детей. Смею вас уверить, эта разгадка взята прямо из опыта, и ее справедливость поймет всякий, кому, подобно мне, была возможность долго изучать преступление, доносы и оговоры по живым лицам и воочию видеть примеры этих доносов и оговоров при порядках старого судопроизводства.