Дело сердитой плакальщицы

Сэм Баррис неловко двинулся к двери, затем задержался в проеме и сказал:

– Ваша дочь убила его, и у нее была чертовски веская причина это сделать. Не задавайте ей слишком много вопросов и не давайте адвокату слишком давить на нее, чтобы он не припер Карлотту к стенке. Вы знаете то, что вы знаете, а я знаю то, что я знаю… И мы оба знаем, что ваша дочь – соль земли, хорошая, славная девушка. Это так же верно, как то, что они придут. Давайте оставим ее в покое.

С этим Баррис вышел в холодный свет серого утра.

Когда он ушел, миссис Эдриан постояла несколько мгновений в задумчивости в центре комнаты, затем двинулась к двери комнаты Карлотты.

– Что он сказал, мамочка?

– Ничего особенного. Он сказал, что Артур Кашинг мертв.

– Откуда он узнал?

– Он слышал выстрел и звон стекла.

– Слышал? Когда?

– Когда это случилось. Думаю, около двух часов ночи.

– Мамочка, а он… Он выглядывал в окно? Видел ли он кого-нибудь?

Миссис Эдриан засмеялась:

– Их дом в трехстах ярдах от дома Кашингов.

На лице Карлотты было явное облегчение.

– Да, правда, – сказала она. – Ведь ты бы никого не узнала на таком расстоянии, мамочка?

– Конечно нет, – ответила та и затем ободряюще добавила: – Не то чтобы это что-то меняло, но я хочу повидаться с Перри Мейсоном, адвокатом.

Глава 5

Перри Мейсон, лежавший под теплыми одеялами в нетопленой спальне домика в горах, заметил, что уже достаточно светло, он даже мог видеть пар от своего дыхания в холодном воздухе.

Дом принадлежал одному его клиенту, и Мейсон согласился им воспользоваться для столь нужного отдыха. Только что он обнаружил, к своей досаде, что после четырех-пяти часов сна он полностью бодрствует, его мозг работает на высоких оборотах над проблемами его клиентов, которые он постарался на время позабыть.

Днем Перри Мейсон так активно занимался физическими упражнениями, лыжами, пешей ходьбой, верховой ездой, что к наступлению ночи он настолько физически уставал, что был рад свалиться в постель уже в девять часов в расчете на длинную ночь счастливого забвения. Однако к полуночи, отдохнув, он просыпался, надевал халат и тапочки и переходил из холодной спальни в теплую уютную гостиную, где масляный нагреватель поддерживал постоянную температуру в семьдесят три градуса по Фаренгейту.

Здесь адвокат располагался в глубоком кресле, брал стопку приговоров и решений Верховного суда и окружных апелляционных судов и начинал изучать решения, внимательно отмечая, какой судья писал заключение. Иногда он одобрительно кивал, иногда хмурился и отрицательно тряс головой, когда не соглашался с заключениями суда.

Затем, через два-три часа, вновь почувствовав сонливость, он возвращался в холодную, нетопленую спальню, забирался под одеяла, погружался в сон и отмечал недовольно, что к рассвету сон вновь как рукой снимало.

Адвокату слишком хорошо были известны эти симптомы. Он был настолько погружен в дела своих клиентов, что его подсознание гнало отдых, который он хотел себе дать. Делла Стрит, пользующаяся полным доверием секретарша, получила инструкцию не беспокоить шефа, за исключением чего-то экстраординарного, и вот уже в течение четырех дней она тщательно воздерживалась даже от телефонных звонков ему.

Было воскресенье, и Делла должна была приехать утром с портфелем важных дел, требующих его личного участия.

Лежа в этот холодный рассветный час и наблюдая, как пар от его дыхания поднимается к потолку и растворяется, Мейсон принял решение. Он вернется домой сегодня вечером вместе с Деллой Стрит. Лучше снова впрягаться в упряжку, в которой он мог напрямую решать все проблемы. Приучив свой мозг работать с молниеносной скоростью, Мейсон теперь мучился оттого, что сам так наладил мозговой механизм, который требовал постоянного стимула и который, будучи лишен работы, уже не мог расслабиться и отдыхать.

Он потянулся и зевнул, надел халат, тапочки и уже направлялся в душ, когда услышал быстрые, почти бегущие легкие шаги, затем раздалось нервное постукивание в дверь.

Нахмурившись, Мейсон пересек большую гостиную, покрытую индейскими ковриками, с низкими креслами и общей приятной загородной атмосферой, открыл переднюю дверь и увидел встревоженную женщину лет сорока пяти.

Миссис Эдриан окинула взглядом высокорослого адвоката, его густые взъерошенные волосы, гранитные черты лица, прямые, изучающие глаза; увидела халат, тапочки, выглядывающие из-под халата ноги в пижамных штанах.

– Извините, – сказала она, – мне ужасно неловко будить вас, но… я… мне просто необходима ваша помощь…

– В чем же дело? – спросил Мейсон.

– Я миссис Белл Эдриан, – сказала она. – Мы в каком-то смысле соседи. Я знаю о вас все, мистер Мейсон, хотя вы, вероятно, никогда о нас не слышали. У нас коттедж там, у залива, и у меня беда, ужасная беда.

Мейсон поднял брови, запустил пальцы левой руки в свою шевелюру.

– Что за беда? – спросил он.

Миссис Эдриан начала лихорадочно: