Дело сердитой плакальщицы

– Да, сэр.

– Это было тремя часами ранее того момента, когда вы действительно измерили температуру термометром?

– Да, сэр.

– Затем вы показали, что средний темп понижения температуры один-полтора градуса за каждый час после наступления смерти?

– Ну, я заявил это в ответ на ваш вопрос, в котором вы исходили из такой нормы.

– Но это верно, не так ли?

– Ну, это зависит…

– От чего это зависит?

– От температуры окружающей атмосферы.

– А, понимаю. Вы об этом не упомянули, когда я задавал свой вопрос, доктор.

– Обычно, если брать среднюю норму, в определенных пределах, темп в один и полтора градуса является стандартом.

– Именно в определенных пределах. Но, насколько я припоминаю судебную медицину – и если я ошибусь, надеюсь, доктор меня поправит, – пределы окружающей температуры для такой нормы изменений находятся между пятьюдесятью и девяноста градусами по Фаренгейту. Все, что выше либо ниже этих температур, имеет радикальный эффект на температурные изменения тела. Это верно?

– Это верно, – сказал доктор Джеффри, – и я учитывал эти факторы.

– Что вы имеете в виду?

– Температура снаружи составляла примерно двадцать три градуса по Фаренгейту, и поскольку окно было разбито к моменту наступления смерти, а температура в помещении быстро опустилась до уровня внешней, то я учел эти факторы.

– Понимаю. Так, а вы сами измеряли температуру снаружи?

– Нет. Я воспользовался сводками метеослужбы.

– А как вы узнали, что стекло было разбито в момент смерти?

– Ну, это диктуется здравым смыслом. Это…

– Как вы узнали, что окно было разбито в момент смерти?

– Мне сообщил об этом окружной прокурор Хейл.

– Понятно. А он не говорил вам, откуда он сам узнал?

– Он сказал, что свидетель Сэм Баррис, услышав тот самый фатальный выстрел и звон стекла, почти сразу направился к коттеджу Кашинга и обнаружил, что окно было выбито. Как было сообщено, он нашел комнату в том же состоянии, что и я по прибытии.

– В таком случае, когда на вопрос окружного прокурора вы заявили, что констатация наступления смерти за два часа до вашего первого осмотра тела не зависела ни от чьих-либо заявлений, вы ошибались. Так?

– Ну, я подумал тогда, – сердито сказал доктор, – что вопрос был немного опасен.

– Но вы поняли его?

– Да, я его понял.

– И вы ответили?

– Да, ответил.

– И вы дали неверный ответ, не так ли?

– А что мне оставалось делать? Окружной прокурор вложил слова в мои уста, и в каком-то смысле они были верны. Они…

– Обождите минутку, – сказал Мейсон, в то время как доктор колебался. – Не хотите ли вы дать нам понять, что готовы сделать любое заявление, какое окружной прокурор от вас потребует?

– Нет, я не это имею в виду.

– А я подумал, что это.

– Нет-нет. Я чувствовал себя довольно неудобно, давая свой ответ… Ведь все в жизни зависит от каких-то предположений, вытекающих из информации источников, которые мы считаем как бы образцом.

– Понимаю. Я не считал этот пункт особенно важным, доктор, пока окружной прокурор не акцентировал на нем внимание. Тогда я решил докопаться до истинных фактов. Спасибо, доктор, у меня все.

Доктор Джеффри вскочил со свидетельского места, словно стул под ним внезапно раскалился.

Окружной прокурор Хейл пытался скрыть свою растерянность, демонстративно роясь в бумагах.

– У вас будут вопросы? – осведомился Мейсон голосом, так и излучавшим мягкость и примирение.

В задних рядах послышались смешки.

– Вы занимайтесь своим делом, а я своим, – огрызнулся прокурор через плечо, все еще не отрываясь от бумаг.

Судья Норвуд резко хлопнул по столу перед собой:

– Достаточно, джентльмены. Суд объявляет десятиминутный перерыв.

Глава 15

Миссис Баррис обладала ярко выраженным пытливым умом и повышенным интересом к отдельным персонам. Каждодневные темы, обсуждавшиеся в газетах, казались ей бледными и бесцветными, если только не затрагивали интимных подробностей жизни обитателей Медвежьей долины.

Во время утреннего десятиминутного перерыва в судебном заседании миссис Баррис, ощущая собственную значимость из-за причастности мужа к разбирательству, не смогла удержаться от соблазна сделать несколько загадочных замечаний в беседе с Хейзл Перрис, женой местного мясника.

В ответ на заявление миссис Перрис, что мать и дочь Эдриан были слишком милыми людьми, чтобы быть замешанными в подобной истории, она заметила:

– Может быть, именно потому, что они действительно милые, они-то и замешаны.

– Что ты имеешь в виду, Бетси?

– Ну, ведь ты же знаешь, Хейзл, каков был этот Артур Кашинг.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Ну, как бы ты себя повела, ужиная с мужчиной, если бы он не понял, что ты действительно отвечаешь «нет»?

– Я колотила бы его по голове скалкой до тех пор, пока его уши не заработали бы как следует, – с большой решимостью заявила Хейзл Перрис.

Миссис Баррис согласно кивнула:

– И я бы так сделала, и Карлотта так сделала, только у нее не было скалки, а было зеркало.

– Да нет, это совсем не так, – возразила миссис Перрис. – Если бы она била зеркалом, у Артура голова была бы побита, а все лицо и шея были бы в порезах.

– Кто тебе это сказал?

– Да я просто рассуждаю.