Дело сибирского душегуба

Наверху прозвучал выстрел. Но как-то глуховато, словно в закрытом пространстве. Стреляли не в милиционеров. Опера застыли, вслушивались. Стрелок молчал. Оставалось только строить предположения, что там происходит. Туманов кивнул — Шишковский свел в замок кисти рук, соорудив ступеньку. По корням, которые тянулись по откосу, Михаил, цепляясь за жухлую траву, свисающую с обрыва, взобрался наверх. Дальше было проще. Обнял кочку — и Шишковский забрался по его ногам, помог Горбанюку. Дальше шли, согнувшись, увязая в траве. Землянка находилась за деревьями метрах в тридцати от края обрыва — действительно неплохое местечко. Накат из неровных бревен, оконце со стеклом, пара ступенек в земле. Ржавая печная труба под углом торчала в небо. Поленница с дровами под навесом, примитивная печь, обмазанная глиной, разбросанный мусор. Туманов приложил палец к губам, выразительно окинул взглядом пространство — проницаем, дескать. Не было здесь никого!

Он ворвался с пистолетом в землянку, ушел с линии возможного огня. Все равно рисковал — выстрел в упор из двустволки проделал бы в животе гигантскую дыру! Некому было оказывать сопротивление. Под ногами поскрипывали доски. В углу — сбитый из бруса примитивный стол. Такой же табурет, крытые дырявым матрасом пожитки. Привалившись к топчану, на полу сидел мужчина в длинной брезентовой штормовке. Голова была отброшена, рыжая борода торчала клочьями, в угреватую кожу въелась грязь. Мутные глаза вываливались из орбит. Похоже, он самостоятельно выстрелил себе в подбородок. Сел поудобнее, приставил ствол ружья к основанию подбородка, дотянулся большим пальцем до спускового крючка. Дуло, видимо, сдвинулось, фактически выстрелил себе в шею. Лицо не пострадало, но смерть наступила мгновенно, кровь еще выходила толчками из горла, растекалась по животу. Тот самый последний выстрел, сообразил Туманов. Ружье валялось рядом — старенькая слабая двустволка «ИЖ‐12». Их выпускали с шестьдесят второго года, ружье считалось устаревшим, его давно заменили новые модели.

— Ни хрена себе, натюрморт… — выдохнул в затылок Горбанюк. — Дострелялся, сука…

— Глеб, высвистывай тех двоих, — бросил через плечо Туманов. — Осмотреть все вокруг, да осторожнее, мужики…

— Зачем? — не понял Шишковский. — Он же тут. Ладно, как скажешь, товарищ майор, ты сегодня у нас командир на белом коне…

Шишковский, пятясь, вылез из землянки. Донесся молодецкий свист, он что-то прокричал. Михаил опустился на корточки, пристально разглядывал охладевающий труп. Смерть наступила несколько минут назад, кожа еще была теплой. От покойника пронзительно воняло — гнилью, потом. Слипшиеся волосы торчали пучками, выделялась лысина на макушке. Кожа огрубела, под кривыми ногтями на пальцах чернела грязь. Михаил покосился на винтовку, выпавшую из руки мертвеца.

— И как это будем понимать, Михаил? — неуверенно произнес Горбанюк. — Отбегался… наш маньяк? Пострелял по нам, затем вернулся в землянку и свел счеты с жизнью?

— Сам-то в это веришь?

— Не очень, — признался капитан.

— Вот и я — не очень… Это оборванное бородатое чудо бегало по городу — до которого, заметь, двенадцать километров, — похищало, убивало девочек, и никто его не замечал? Растолкуй, как такого можно не заметить? А еще весь такой компетентный — знал, как проходит милицейское расследование, кто в нем участвует…

— Мужики, тут гильзы на обрыве! — донесся с улицы крик Хорунжева. — Штуки три точно вижу!

В землянку, отдуваясь, втиснулся участковый Синицын, охнул, стал креститься. Потом опомнился, как-то стушевался.

— А чего это он, товарищ майор? Сам на себя руки наложил?

— Это Шайтан, Федор Аверьянович?

— Дык кто же еще… Он самый, Петька Шайтан собственной персоной… Совсем, видать, поплохело мужику, крыша от одиночества поехала…

— Намекаешь, это не он обстрелял вас с Вахромеевой у селькупов? — спросил Горбанюк.

— Похож, Саня, видит бог, похож… Под него и косил наш вурдалак, знал, что рано или поздно мы выйдем на эту приметную личность. Тот был какой-то бутафорский, а этот — настоящий. От этого несет, как из помойного ведра, а от того не пахло. Так, порохом, табаком, не больше. Неужели не почуял бы? Мы же с ним практически врукопашную сошлись.

— Да уж, серьезно, с этим не поспоришь, — Горбанюк озадаченно почесал ухо, — такого за версту почуять можно по специфическому аромату…