Дело совести (сборник)

Когда рассвело, Руис-Санчес на негнущихся ногах двинулся через Пьяцца Сан-Пьетро к собору Святого Петра. Даже в такую рань площадь была запружена паломниками; а купол собора — в два с лишним раза выше Статуи Свободы, — казалось, зловеще хмурился в первых солнечных лучах, вздымаясь из леса колонн, словно голова Бога.

Он прошел под правой аркой колоннады, мимо швейцарских гвардейцев в их фантастически роскошных мундирах — ив бронзовую дверь. На пороге он остановился, с неожиданным рвением бормоча обязательные в этом году молитвы за успех папских начинаний. Перед ним простирался апостольский дворец; его поражало, как столь отягощенное камнем сооружение ухитряется в то же время быть таким просторным… впрочем, пора было прекращать молитвы и поторапливаться.

У первой двери направо сидел за столом человек.

— Его святейшество назначили мне особую аудиенцию, — сообщил ему Руис-Санчес.

— Господь благословил вас. Кабинет мажордома на втором этаже, налево… Секундочку, секундочку — особая аудиенция? Будьте так любезны, покажите ваше письмо.

Руис-Санчес продемонстрировал вызов.

— Очень хорошо. Но все равно вам необходимо повидать мажордома. Особые аудиенции — в тронном зале; вам укажут, куда идти.

Тронный зал! Такого Руис-Санчес не ожидал никак. В тронном зале его святейшество принимали глав государств и членов кардинальской коллегии. И там же принимать впавшего в ересь иезуита, причем самого низкого духовного звания…

— Тронный зал, — произнес мажордом. — Первый зал в приемных апартаментах. Надеюсь, святой отец, все у вас сложится удачно. Помолитесь за меня.

Адриан VII был крупным мужчиной, родом из Норвегии; при избрании на папство седина едва-едва пробивалась в его курчавой бородке. Бородка, разумеется, успела совершенно поседеть, в остальном же он почти не изменился — даже казался моложе, чем можно было подумать по фотографиям и репортажам стереовиде-ния, склонным чересчур контрастно выделять складки и морщины на его широком, рельефном лице.

Адриан сам по себе являл фигуру столь величественную, что роскошные одеяния, приличествующие сану, Руис-Санчес углядел в последнюю очередь. Естественно, ни наружность палы, ни темперамент его ничем даже отдаленно латинянским отмечены не были. В процессе восхождения к престолу Святого Петра он составил себе репутацию католика, питающего едва ли не лютеранское пристрастие к исследованию наиболее сумрачных аспектов теологии морали; что-то было в нем от Кьеркегора, да и от Великого инквизитора. После избрания он удивил всех, проявив интерес — можно даже сказать, чуть ли не деловой интерес — к мирской политике; хотя все слова и дела его продолжала окрашивать характерная холодность северного теологического дискурса. Имя римского императора, осознал Руис-Санчес, выбрано папой весьма удачно: хоть добрый прищур и сглаживал резкость черт, такой профиль недурно смотрелся бы на монетах имперской чеканки. Руис-Санчеса папа встретил стоя и за всю аудиенцию так ни разу и не присел; во взгляде его, на девять десятых, было искреннее любопытство.

— Изо всех тысяч паломников наших, вероятно, именно вы наиболее нуждаетесь в отпущении грехов, — заметил он по-английски. Чуть в отдалении пошла беззвучно крутиться магнитофонная пленка; дела архивные составляли еще одну, не менее пламенную страсть Адриана VII, как и неукоснительное следование букве текста. — Впрочем, невелика надежда, что удостоитесь вы отпущения. Просто невероятно, чтоб из всей нашей паствы именно иезуит впал вдруг в манихейство. При том, что как раз ваша духовная школа с особым тщанием предостерегает от ошибок этой ереси.

— Ваше святейшество, факты…

— Не будем зря терять времени, — поднял руку Адриан. — Мы уже ознакомились как с вашими выводами, так и с логическими построениями. В хитроумии вам, святой отец, не откажешь, но налицо и серьезнейший просчет… впрочем, об этом чуть позже. Поведайте сначала нам об этом создании, Эгтвер-чи — не как о воплощении недоброго духа, но как представлялся бы он вам, будь человеком.

Руис-Санчес нахмурился; словечко это, «воплощение», затронуло в нем некую слабую жилку — словно бы что-то кому-то когда-то пообещал и забыл, а теперь поздно. Ощущение напоминало давний кошмарный сон, преследовавший его еще в духовной школе: будто непременно завалит выпускные экзамены, так как по забывчивости пропустил все до единого уроки латыни. Впрочем, теперешнее ощущение было расплывчатым донельзя.